День - Майкл Каннингем
Какой ребенок поверит матери, говорящей о его невиновности? Мать Изабель утверждала, что Изабель виновна чуть ли не во всех смертных грехах, и понятное дело, была неправа. Изабель завидует другим матерям, которые, наверное, лучше знают, как помочь детям, поскольку могут руководствоваться примером своих матерей.
А Изабель твердит одно и то же по кругу. Повторяет заверения. Будто четки перебирает, бормоча молитвы: снова, снова и снова.
– Пойду посмотрю, как там Чесс с Одином и Гарт, – говорит Натан.
– Отличная мысль.
– Ты-то в дом не собираешься?
– Чуть попозже. А ты иди спасать Одина от взрослых.
Он справедливо хмурит бровь в ее сторону. Терпеть не может попыток матери шутить. Ей позволено проявлять серьезность, теплоту и заботу, если только забота эта мила и бессмысленна, суеверна, а не научна, так сказать. Важно, чтобы мать присутствовала, была внимательна, хотела сыну только добра, отчасти заблуждалась и ничем не могла ему помочь.
Повернувшись, он открывает входную дверь, выпускает из дома на половицы крыльца прямоугольник света. Оставшись одна, Изабель глядит, как догорает небо среди ветвей, как закатный накал переходит в обильный румянец.
Изабель видит Натана существующего и видит Натана, еще только возникающего. Натан-ребенок, прошлогодний Натан, был (и пока остается) робким, жаждущим одобрения, склонным преувеличивать социальные обиды. Но этот год принес Натану преждевременное известие об окончании детства. Изменения уже начались. Натан и его друзья стали пахнуть по-другому. Их подначки и препирательства из мальчишеских заклинаний превратились в оскорбления, затаенно, но подлинно злобные. И очень многое вдруг стало зависеть от прихотей физиологии. Гаррисон подрос на восемь сантиметров. У Чеда на верхней губе пробилась рыжая поросль.
Натан тоже подрос, но все еще по-детски кругловат, не баритон он пока, скорее тенор. Время угрожает оставить его в отстающих. Натан в страхе ожидает того дня, когда Чед с Гаррисоном официально объявят: больше они его знать не хотят. В конечном итоге Чед и Гаррисон окажутся малозначащими персонажами (Изабель едва помнит девочку по имени Мэрион, божество восьмого класса), но сейчас они властны сказать Натану: Да не переживай, чувак, ты же не знал, просто хотел с нами потусить – пока еще его в этом не заверяли, но могут, если у Натана хватит духу спросить. И ему, отвергнутому друзьями, уже не к кому будет обратиться, кроме родителей да психотерапевта.
Этому Натану, следовательно, еще ожидающему своих телесных превращений, нужно всецело и неоспоримо переселиться в другого Натана, и как можно скорее. Новый Натан, явленный уже как минимум наполовину, молчалив, резковат, а если и ласков с другими, то нехотя. Новый Натан, пожалуй, способен простить себя самостоятельно, без ее помощи.
Пока же Изабель старается, как может, беседовать с гибридом этих двоих. Предвидя времена, когда останется один только Натан – этот вот новый, исправленный, а она будет навещать своего резковатого и лишь нехотя ласкового взрослого сына и помнить об их молчаливой договоренности, что он никогда, даже в детстве, робким не был, ничего не жаждал слишком и не терпел унижений от других мальчишек.
Но этим вечером, накануне распыления праха, она видит Натана между его прошлым и будущим воплощением – живущий призрак сына, одновременно квинтэссенция и совокупность лишь с самыми общими свойствами: раздражительность, склонность к самообвинению и основополагающая неистребимая живость, которую он дал ей почувствовать, еще будучи в утробе, проблеск его “я”, указавший бы Изабель на сына, умри он и переродись. Она узнает его при любых видоизменениях.
Мимо грохочет грузовик без бортов, оставляя за собой двойные гранатовые огни задних фар, протискивается по дороге, врубающейся в лесную черноту. Птицы выводят последние трели, прежде чем погрузиться в ночное безмолвие. Изабель наблюдает, прислушивается, силясь различить уханье совы, хотя та уже которую неделю молчит. Но Изабель все равно прислушивается. Не первый месяц она тут живет, однако привычным это место упорно становиться не хочет. Изабель до сих пор как путешественница и все не может понять, то ли она, стремясь в глушь, не так себе эту глушь представляла, то ли попросту заехала не в ту глушь – здесь ближайшая соседка круглый год не убирает рождественские украшения, включая пластикового Санту в натуральную величину, светящегося по ночам; здесь обитающий под домом опоссум рычит на Изабель, стоит той выйти наружу (зачем она тут, собственно говоря?), а бурые былинки – останки огорода, который Изабель собирается снова засадить, шуршат на истертом, влажноватом ветру, налетающем с озера.
Может, это не то место. А может, место то – не теми были ее ожидания. И не поймешь.
Чесс с Одином сидит в гостиной в древнем потрепанном кресле бледно-розового цвета с хохолками набивки, выпирающей по швам, будто кресло, обессилев, готово уже бросить попытки оставаться креслом вообще. Мать Натана после переезда сюда покупает только сломанное, замусоленное старье, заявляя, что эти вещи – просто сокровища, непонятно почему сданные на дворовые распродажи и барахолки.
Гарт куда-то ушел. Чесс с Одином одни.
Один, сидя у Чесс на коленях, подносит Бу, своего любимого плюшевого кролика, ей ко рту, как микрофон. Один с этим кроликом не расстается. Несколько месяцев назад он на время пропал (Гарт опять опоздал – сломалась машина, поехали к врачу на такси) и, по мнению Одина, с того дня лишился чего-то безвозвратно – теперь это хлипкое существо с синтетическим мехом вроде как зомби. Всем, что было в нем живого, завладел таксист, вернувший кролика, и Один все время пытается призвать его душу обратно. Один требует от других общаться с ним через кролика, относиться к плюшевому зверю и маленькому мальчику как к единому целому.
Чесс беседует с кроликом. Говорит с преувеличенной настойчивостью, но почти беззвучно. Натан пытается представить, что же такое таинственное Чесс, как ей кажется, должна Одину с кроликом сообщить.
Она поднимает голову.
– Привет, Натан!
Однажды он это допустил, и с тех пор Чесс и с ним повадилась говорить все равно что с этим кроликом: тихо, заговорщицким тоном. Она не просто говорит с Натаном, а втолковывает ему, точно как плюшевому зверьку с вечно изумленной мордочкой.
Натан молча кивает. Он пока не подобрал тона в ответ на этот ее кроличий тон.
– Посмотри-ка, Один, кто пришел, – говорит Чесс.
Один глядит на Натана с энтузиазмом, но недоуменно: этот парень все еще здесь? Убирает кролика от лица Чесс, протягивает Натану.
– Спасибо, – говорит Натан и хочет уже взять кролика, но Один крепко прижимает того к груди, отдернув руку,
