День - Майкл Каннингем

Майкл Каннингем

День

Посвящается Фрэнсис Коуди

Из прошлого восставши, молчаливо

Ко мне навстречу тень моя идет.

Анна Ахматова

Michael Cunningham

DAY

© Michael Cunningham, 2024

© Л. Тронина, перевод на русский язык, 2025

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025

© ООО “Издательство Аст”, 2025

Издательство CORPUS ®

5 апреля 2019 года утро

В этот ранний час Ист-Ривер окутана тонкой полупрозрачной пеленой, глянцево-стальной оболочкой, которая плывет как будто над поверхностью воды, тем временем меняющей цвет: ночная чернота переходит в густо-зеленую муть уже близкого дня. Огни Бруклинского моста блекнут на фоне неба. Мужчина поднимает рольставни над входом в обувную мастерскую. Девушка с хвостиком пробегает трусцой мимо другого мужчины средних лет в маленьком черном платье и солдатских ботинках, наконец-то идущего домой. Светятся редкие окна, яркие, как и четвертинка луны.

Так и не сомкнувшая глаз Изабель в безразмерной футболке – ей чуть ли не по колено – стоит у окна своей спальни. Девушка с хвостиком пробегает мимо мужчины в платье, тот тем временем вставляет ключ в замок подъездной двери. Обувщик поднимает стальную решетку – скоро откроет мастерскую. И чего он так рано? Кто, скажите на милость, придет обувь чинить в пять утра?

Весна подает уже первые робкие знаки. Серебристый клен под окном Изабель (дерево, согласно Гуглу, “сорное, с поверхностной корневой системой”) выпустил крепкие почечки, которые прорвутся скоро пятизубыми листьями, ничем не примечательными до тех самых пор, пока не всколыхнет порывом ветра их серебристые изнанки. На окне в доме напротив стоят нарциссы в стеклянной вазе. Зимний свет, потускневший, застывший на долгие месяцы, разгорается ярче, будто снова запущен ток воздушных частиц.

В начале апреля календарная весна в Бруклине, может, и наступила, но настоящей – c оттенками зелени, пробуждением стеблей с побегами – еще не одну неделю ждать. Почки на дереве – пока только плотные наросты, готовые вскрыться. А появление нарциссов в окне напротив означает лишь, что их теперь можно купить в магазине на углу, что их уже привозят оттуда, где они растут.

Отвернувшись от своего окна, Изабель глядит на Дэна, который все еще крепко спит, тяжело дыша, похожий в забытьи на ребенка (с поправкой все же на свои сорок лет), – рот его приоткрылся, обесцвеченные волосы белеют в сумраке.

Можно ведь спать вот так, ты подумай! Способности Дэна ко сну внушают ей зависть и в то же время – признательность. Пока он и дети спят, она, чей сон – пугливый, с вкраплениями сновидений – чаще всего сводится лишь к попыткам уснуть, все равно что одна в квартире и в ночном уединении погружается в свои грезы, размеченные лишь зелеными цифрами светодиодных кухонных часов.

Опять повернувшись к окну, она видит сову. Сначала кажется, что это просто утолщение на суку. Расцветка совиных перьев и пятнистой серо-бурой коры совпадает почти точь-в-точь. Изабель, может, и вовсе бы не заметила сову, если бы не ее глаза – два черно-золотых диска размером с мелкую монетку: пристальный блеск и ничего человеческого. На секунду чудится, что само дерево, и именно теперь, решило сообщить Изабель: я все вижу, все осознаю. Сова, крохотная, с садовую перчатку, вроде бы глядит на Изабель, так кажется сначала, однако, подстроившись под птичий взгляд, та понимает, что сова не на нее глядит, а просто в ее сторону, созерцает ее, не отделяя от комнаты, как и прикроватную тумбочку с погашенной лампой и номером “Атлантика” за прошлый месяц, как и стену со снимком детей в рамочке – профессиональным, черно-белым, на котором они так с виду послушны и настораживающе невинны. Нацелив немигающие, как у кошки, глаза за оконное стекло, сова видит все в общем, не отличая, похоже, Изабель от лампы или снимка – невдомек ей да и все равно, что Изабель живая, остальное – нет. Мгновение обе не двигаются с места, сомкнувшись взглядами, а потом сова вспархивает, да так легко, вроде бы и крылом не взмахнув, просто согласившись подняться в воздух. И, описав дугу, исчезает. Ее отлет – как отречение, будто на дереве за окном сова возникла по ошибке, непреднамеренно прорвав ткань возможного, тут же ловко восстановленную. Изабель уже кажется, что сова ей просто пригрезилась, и это было бы неудивительно, ведь нынче ночью она так и не уснула (обычно удается хоть на пару часов), а между тем вот-вот навалятся трудности нового дня (Робби так и не нашел себе квартиру, Деррика от пересъемки не отговорить), и придется ей во всем этом участвовать, собраться и как можно убедительней изображать из себя человека, способного выполнить все, что требуется.

Сова исчезла. Бегунья побежала дальше. Мужчина в платье зашел в подъезд. Один обувщик остался, зажег в мастерской люминесцентную лампу, освещающую лишь пространство за стеклом витрины, не подсвечивая заодно и улицу. Изабель неизвестно, затем ли обувщик, с которым она ни разу не разговаривала (поскольку чинит обувь в Мидтауне), открывается так рано, чтобы сбежать из дома, от затянувшейся семейной распри, или ему просто не терпится вновь оказаться в этом квадратике света, просто очень нравится зажигать голубую неоновую вывеску “Обувная клиника” (надо непременно начать чинить обувь у него, думает Изабель, уже только из-за одного этого названия) и заводить метровое чучело в витрине – выцветшего на солнце то ли енота, то ли лиса, сидящего за сапожным верстаком, поднимая и опуская молоточек, который возвещает теперь, когда обувщик включил электричество и вывеска “Обувная клиника” засветилась голубым неоном, а неизвестный зверь опять принялся за работу, начало нового дня.

Будь Вульф настоящим, все вокруг этого неуловимого персонажа и вертелось бы. Он был бы энергичным парнем, окруженным друзьями, к которому на вечеринке не подступишься, мускулистым незнакомцем, размашисто выходящим, мелькая в толпе, из поезда метро, принцем, способным все исправить одним поцелуем, если только он отыщет в лесной чаще хрустальный гроб, а в нем тебя, впавшую в кому.

Все подписчики Вульфа, коих 3407, думают о нем примерно одно. Он, как видно, из тех, кто не только получает, что хочет, но и хочет того, что получает. Непрерывным хроникам его повседневности подписчики ставят лайк. Лайк – его соболиной щетине и нестандартной привлекательности. Он и фантастичен, и доступен одновременно – обычный