Экспресс-36 - Борис Сандлер
Один-единственный зеленый вагончик какой-то устаревшей модели одиноко стоял у платформы где-то ближе к ее середине — как запоздалый привет из стародавних времен. Шесть маленьких окошек, запыленных и затянутых паутиной, в сочетании с общим видом станции напоминали концептуальную инсталляцию на тему «Забвение». В таком вот вагончике в шесть-семь лет я совершил первую в своей жизни поездку. Все наше семейство, дедушка с бабушкой, папа с мамой и я, отправилось тогда на свадьбу — аж в Черновцы. Рассматривая сейчас этот железнодорожный реликт, я заметил в одном из окошек табличку, на которой уже едва можно было прочесть: Express 36.
— Ну вот… — раздался голос Ионы-Джоны. — Мы пришли как раз вовремя. Собрался в дорогу, так не опаздывай.
Честно говоря, я все еще не понимал, о чем это он. Какая дорога? Кто собрался в дорогу? Но он все твердил свое:
— Лучшее лекарство от амнезии — поездка назад, к себе… Ты должен отправиться в странствие, не исключено — самое трудное в жизни, чтобы там, на чердаке твоего детства, где ты оставил своих праведников, спокойно оглядеться и обдумать будущее… Ступай же, Дойв-Бер, и не забудь завязать в дорогу узелок… Мой коллега, Илия-пророк, встретит тебя в своей Нижней стране…
Я почувствовал у себя на плече его твердую костлявую руку, подтолкнувшую меня к открытой двери зеленого вагона. Между платформой и вагонной ступенькой лежала узкая светло-голубая полоска, и последнее, что вертелось у меня в голове, прежде чем я переступил эту голубую границу между сегодняшним днем и вчерашним, было внезапное осознание: номер моего «Экспресса-36» — не случаен. Он означает: ламед-вов — ламедвовники, праведники, которых помню.
Вторая часть
НИЖНЯЯ СТРАНА
…Вдруг явилась колесница огненная и кони огненные… и понесся Илия в вихре на небо…
Четвертая книга Царств
Пятая мистерия: в канун Первомая
Я вошел в вагон «Экспресса-36» и замер, вновь погрузившись в пронизанную тревожным ожиданием темноту. Вытянув шею, я принюхивался, как одинокий волк в ночи. Мои легкие вбирали воздух покинутого много лет назад родного города.
С запада, где находился масложиркомбинат, ветер нагонял на нашу улицу вкусный хмельной аромат свежего подсолнечного масла и прессованной макухи, которая внешне напоминала толстый круглый шоколад, покрытый кусочками шелухи от жареных семечек. Еще тогда, в детские свои годы, я слышал, что на макуху — жмых — хорошо ловится карп. Признаться, при виде этих пахучих кругляшек мне и самому сразу же хотелось сделаться рыбой и начать от удовольствия чмокать губами. Папа мой за пару недель до Пейсаха обычно приносил домой четыре-пять таких кругляшек и крошил их в чугунный котелок, перемешивая с водой, а образовавшейся кашей уже бабушка пичкала гусей. Как-то раз я не выдержал, украдкой отломил кусочек макухи и засунул себе в рот. Ощущение оказалось не из приятных. Слюна, смешавшись с твердой макухой, быстро превратила ее в противную кашицу, к тому же острая шелуха врезалась в язык и нёбо. Любимое лакомство рыб и гусей я поспешил как можно быстрее выплюнуть…
С севера вкусный западный запах перебивало едкое зловоние, разносившееся по ночам от спиртового завода. Его высоченная труба, сложенная из красного кирпича, тянулась от земли до самого неба. Широкая понизу, она чем выше, тем больше сужалась. Кучерявый шлейф вился по небу, как будто кто-то ухватился за него и постепенно вытаскивал из трубы, медленно размазывая дым по небосводу.
С востока, напротив дымового шлейфа от спиртового завода, из другой трубы медленно ползло по небу худосочное создание, с клочковатой шкуры которого на крыши, мостовые, дворы и сады сыпались мелкие крупинки сажи. Это порождение меховой фабрики, подобно полчищу блох, проникало во все щели, забиралось людям под воротник и кусало тело. Женщины жаловались, что после стирки не могут вывесить на просушку простыни. Та же труба, видимо для усиления эффекта, отравляла атмосферу смесью химических препаратов, необходимых для обработки мехов и кожи.
Улицы и переулки освежали воздушные потоки, шедшие с юга. Во всю ширь, от Кишиневского моста и до самого горизонта, раскинулись там поля, по одну сторону дороги — кукурузы, по другую — подсолнухов. Из чистого воздуха и соков растений летнее солнце заваривало чудесную эссенцию и разливало ее по Бельцам…
В те несколько мгновений, пока мой нос вдыхал смесь запахов родного города, глаза настолько привыкли к вагонной темноте, что я смог разглядеть возле себя узкую белую морду козы. Она терлась о мою ногу, точно пыталась доказать, что является живым существом, а не фантомом. Еще через мгновение я установил это со всей возможной определенностью. Шутка сказать — коза, за исключением белой морды с бородкой, оказалась полностью синей, включая даже торчащий сзади короткий хвостик.
Между тем из другого конца вагона разнесся гогот: «Га-га-га-ля…» Я не поверил своим ушам: откуда здесь гуси-то взялись? А с другой стороны — разве синяя коза с белой мордой представляла собой вполне обычного пассажира? Свет стал постепенно проникать сквозь грязные окна, как будто снаружи, на заброшенной станции подземки, пробудилась заспавшаяся заря. Так случалось по утрам в моем далеком детстве, когда мама забывала закрыть ставни на ночь. Вместе со слабыми лучами, словно вплетенные в них, до меня доносились тихие мелодичные звуки, в которых все яснее можно было различить песни — их пела моя бабушка. Я глубоко вздохнул и сделал первый шаг по узкому проходу.
Это был простой плацкартный вагон еще довоенного времени, разделенный на тесные купе: две тонкие стенки с жесткими спальными полками, а посреди, между нижними полками, — квадратный столик, похожий на подоконник. Напротив купе, по обе стороны от такого же столика, располагались два сидячих места, а вдоль прохода, заслоняя верхнюю часть окна, висела еще одна спальная полка. Все места в вагоне оказались заняты пассажирами, погруженными в обычные дорожные хлопоты. На столиках поблескивали зеленые бутылки с желтыми полумесяцами лимонадных этикеток. Из тонких стаканов, вставленных в серебристые подстаканники, торчали маленькие ложечки. И тут же на столиках, на заляпанных газетных страницах, лежали, собранные в кучки, обглоданные косточки, хлебные крошки, яичная скорлупа, содранные с вареных картофелин «мундиры».
Вглядываясь в лица пассажиров, то ли не замечавших меня, то ли делавших
