Экспресс-36 - Борис Сандлер
— Мой тебе подарок! — торжественно изрек Иона-Джона. — Когда пускаешься в дальний путь, нужно прихватить с собой узелок.
— Спасибо за подарок… Но сегодня маршрут у меня такой же, как и вчера: экспрессом Q до Бруклина…
— Ошибаешься. На сей раз твой путь лежит совсем в другом направлении. Хватай узелок и дуй за мной. Время не стоит на месте, поезд уже ждет тебя.
Иона-Джона произнес это так серьезно и категорично, что мне оставалось только без лишних слов взять его подарок и отправиться вслед за ним. Я оглянулся. Несколько пассажиров вертелись с обеих сторон платформы в ожидании поездов, которые в этот поздний час ходили уже редко. Мне бы тоже следовало дождаться своего экспресса и поехать домой, а не тащиться за чернокожим пророком и не позволять вновь провести себя при помощи его телепатических трюков, джонотерапии. Но откручивать все назад было поздно — это легко сделать только в кино. Увлеченный новой провокацией Ионы-Джоны, я прислушивался к каждому его слову, звучавшему для меня как приказ.
Мы спустились с освещенной платформы по узкой лесенке, упиравшейся последней ступенькой в пахнущую сыростью темноту. На мгновение я остановился, не зная, куда поставить ногу.
— Держи глаза настежь, будешь лучше видеть, — услышал я голос своего проводника. — А чтобы веселее шагалось, напомню тебе одну песенку. Ты уже много лет ее не слышал.
И в зловонном воздухе раздался мягкий, басовитый голос Ионы-Джоны:
Эйлех-мейлех, качке дрейлех.
Груша — мне, тебе — компот,
И влетает муха в рот…
И правда… Совсем уже позабыл эту веселую песенку, которой нас, мальчишек с «Цыганской махалы», научил Йосл-шамес. Тихонько я подхватил за Ионой-Джоном: «Груша — мне, тебе — компот, и влетает муха в рот…»
Редкие электрические лампочки бросали со стен пучки слабого света на железнодорожные рельсы, вдоль которых мы шагали по узенькой тропинке. Временами что-то под ногами шуршало — наверное, мышь или крыса. В напряженном мозгу вспыхивал сигнал, разносившийся по телу болезненной судорогой: крыса, мерзость… И, как в детстве, наступив на что-нибудь нечистое, дохлую птичку например, я хватал пальцами пучок волос на голове и три раза сплевывал в сторону: «Тьфу, тьфу, тьфу…» Иона-Джона, не останавливаясь, обернулся ко мне лицом. Белки его глаз и ожерелье снежно-белых зубов повисли во тьме, слегка покачиваясь. Мне, конечно, хотелось спросить, куда он меня ведет и что за поезд такой особый ждет меня на станции, до которой добраться можно только через темный туннель. И вообще, с чего это я, как ребенок, позволил завести себя сюда, во чрево Верхнего города — города, в котором там, наверху, шумит и кипит жизнь, самая увлекательная и богатая в мире, вызывающая зависть у миллионов людей…
Ребенком, очутившись в темной комнате, я сразу ощущал собственное исчезновение — поскольку переставал сам себя видеть. Я растворялся в темноте, так же как и все вещи, находившиеся в комнате, пока было светло. От одной этой мысли меня охватывало оцепенение, боязнь сдвинуться с места. Я хотел понять: как это так происходит, что вот видишь ты перед собой все до мелочей, и вот — в одно мгновение — окружающий тебя мир исчезает?! Что это за сила такая, способная за короткое мгновение, за миг, скрыть действительность во мраке?
Годы спустя в еврейских сказаниях я вычитал, что Адам, впервые увидев закат солнца, ужасно испугался темноты. «Горе мне, — вскричал он, — это же конец света! Пришла мне смерть, которую заслужил я за грех свой!»
Тогда, в детстве, я еще не знал о такой штуке, как грех, но о смерти наверняка уже что-то слышал. Даже видел на улице похороны — и еврейские, и нееврейские. Похоже на похороны выглядело и стадо коз, которых пастух Кирика гнал на городскую бойню. Похороны были частью жизни, так же как и другие обычаи, которые я наблюдал вокруг себя — например, когда ходил с Йослом-шамесом читать Кришме, или с дедом — на бар мицву в синагогу, или — когда крутился под хупой… Игры, которые выдумали для себя взрослые. И так же, как это случается у детей, игры у взрослых порой заканчиваются слезами. В игре под названием «похороны» их проливались целые реки. Как говорила моя бабушка, когда перед глазами мертвец, хочется плакать.
Впервые в жизни меня охватил подлинный страх перед смертью, когда я увидел лежащую в деревянном ящике и покрытую цветами мертвую сестренку моего товарища Валерика Барбиеру. Девочка трех-четырех лет неожиданно умерла. Я стал уговаривать Валерика пустить меня в комнату, где Тамара — так звали девочку — лежала посередине, наряженная, словно только что принесенная из магазина кукла в коробке. И хотя вокруг было светло, я ощутил, как мои ноги и все мое тело наливаются свинцом, который вот-вот расплавится и вместе со мной растечется по полу, забросанному пучками травм. Я все время завидовал своему товарищу — у него была сестренка, а у меня — нет. Частенько я забегал к ним в дом, чтобы немножко поиграть с очаровательной Тамарой, которая и секунды не могла устоять на месте… Увидев ее неподвижной, похожей на упакованную игрушку, я, вероятно, скорее почувствовал, чем осознал, что значит потерять навечно. Умереть… Запах травы — базилика, который в наших краях зовется «бусуйок», — ударил мне в лицо и взбодрил меня. Так и вошел он в мою обонятельную память, запах базилика — напоминание о смерти и толчок к жизни…
Почти пятьдесят лет спустя, на другом конце света, в потемках под Верхним городом, сквозь густые пласты спертого воздуха прорвался ко мне горьковато-хмельной запах «бусуйока». Возбужденное обоняние извлекло из памяти судьбоносный вопрос: «Смерть или жизнь?» Однако тут же я услышал голос Ионы-Джоны, который все еще напевал, правда, уже не с тем задором, что прежде: «Эйлех-мейлех, качке дрейлех…» Положившись на свое музыкальное ухо и повинуясь инстинкту преследователя, я повернул налево, туда, откуда шел звук, и увидел вдалеке светлое пятно.
Каким бы избитым и банальным ни было распространенное выражение «свет в конце туннеля», оно наполняется совсем другим смыслом, когда картина эта предстает перед твоими глазами явным образом. К этому благословенному свету ноги не просто сами понесли меня — они вознесли меня над землей. Где-то под собой я услышал смешок, когда, обгоняя своего провожатого, оттолкнул его в сторону и рванулся вперед — «к свету… к жизни!»
Пять-семь минут спустя я уже стоял
