Кто виноват - Алессандро Пиперно
Впрочем, глупо было ожидать от Леоне того, на что он не был способен. Еще во время нашей первой встречи он продемонстрировал, что в ребятах из определенного слоя общества непостоянство и наглость прекрасно уживаются.
Боюсь, что Франческа заслуживает отдельного разговора, и боюсь, он займет не одну страницу. Пока что достаточно знать, что мы мало общались – на сей раз по моей вине. А ведь ее приветливость заслуживала того, чтобы я по крайней мере ответил тем же! Я же ее старательно избегал. Во время полета, когда стюардессы убирали подносы с обедом и она пришла навестить дядю Джанни, я притворился, что сплю, пока она не исчезла. Позднее, направляясь в туалет, я потопал по другому проходу, чтобы не встретиться с ней и не быть вынужденным перекинуться парой слов. – А это не Литл Энджи? – воскликнул Леоне.
Такси только что затормозило перед самой роскошной похоронной конторой, которую я когда-либо видел, когда стоявший на противоположной стороне улицы странный тип, на которого указывал Леоне, замахал руками.
На первый взгляд он не соответствовал героическому образу, возникшему у меня в голове после рассказа дяди Джанни. Неужели этот толстяк записал альбом? За исключением забавных бакенбардов, как у Карла Перкинса, в нем не было ничего достойного привлечь мое внимание. Чтобы не показаться вредным, скажу, что его физиономия представляла собой смесь Вана Моррисона и Роя Орбисона. Толстый, тяжело дышащий, белый как полотно, в широченных шортах цвета морской волны и уродливых сандалиях, он мог быть кем угодно: сантехником, туристом, паломником, студентом-второгодником – в общем, кем угодно, только не рокером.
Увидев подобного оборванца, дядя Джанни решил проследить за тем, как мы разместимся.
Я сразу догадался, что любимым итальянским выражением Литл Энджи было Ciao bellino, mortacci tua[25]. Он узнал его от Леоне прошлым летом, во время отдыха на Амальфитанском побережье. Они обнялись, как старые друзья.
– You got fat[26], — сразу же подколол его Леоне, а тот ответил:
– Dont be a jerk, bellino[27].
Я тоже несколько раз заслужил эпитет bellino и словил пару mortacci tua, прозвучавших весьма радушно. В итоге, забыв о разочаровании, я решил, что Литл Энджи вполне себе ничего.
Его итальянский хотя и был свободнее и креативнее моего английского, оставался таким же безграмотным и примитивным, поэтому Леоне и Франческа предпочитали разговаривать с ним на английском, которым неплохо владели.
Квартира Литл Энджи, расположенная на седьмом этаже развалюхи на углу Коламбус-авеню и Девяностой улицы, оказалась вонючей дырой: пара душных комнатушек, как в романах Достоевского, большая из которых служила гостиной, кабинетом, кухней, чуланом и, как нам предстояло узнать, комнатой для гостей; другую комнату, из которой можно было попасть в единственную ванную комнату, где почему-то не было окон[28], почти целиком занимала широченная двуспальная кровать, еще более неряшливая и непривлекательная, чем ее владелец. Вся квартира представляла собой гигантский натюрморт, предметы на котором находились в стадии разложения: стопки пожелтевших журналов, пластинки без конвертов, недоеденные булки, банки из-под Dr Pepper, масляные коробки из-под пиццы, пол усыпан скорлупой от фисташек.
Мысль о том, что нам предстоит жить вчетвером в этой лачуге, хотя и не радовала, но, признаюсь, отчасти меня возбуждала, и даже очень. Это казалось не жилищем, а бивуаком, местом, где можно разбить лагерь: слава богу, в то время богемная небрежность мне нравилась.
– Похоже, нас ожидает кошмарная пижамная вечеринка, – подмигнул мне Леоне.
Я взглянул на него: он выглядел не столько недовольным, сколько повеселевшим. Настроение у него менялось со скоростью вагонетки, мчащейся по американским горкам.
Зато дядя Джанни был в шоке. Он не мог успокоиться.
– Анджелино, родной, are you sure! Are you really sure… This house is too little… I didn’t understand that...[29] – твердил он, говоривший по-английски свободно, как коммивояжер, который выучил язык не в школе, а в живом общении и поэтому без стеснения сажает ошибки и вставляет кучу итальянских словечек.
Он сразу объяснил, что проблема была во Франческе: он просто не мог оставить ее здесь, и, насколько можно было судить, она была более чем согласна.
– Non prohlema… non problema… – повторял как заведенный Литл Энджи. Он уступит ей свою комнату, а мы, мужчины, разместимся в гостиной. – Non problema.
– Нет, голубчик, это проблема, – заявил дядя Джанни. – Слава богу, ее можно решить. Мы же в Нью-Йорке, черт побери!
Он заберет Франческу с собой в гостиницу. Вопрос закрыт.
– Давай, солнышко, – сказал он племяннице, которая явно воспрянула духом, – бери свои вещи. Нам нужен не душ, а прививка от столбняка.
3
Алло!
– Алло?
– Это ты?
– Мама?
– Прости. Похоже, я тебя разбудила…
Я пробормотал, что ничего страшного, я давно встал; чтобы вранье выглядело убедительнее, добавил, что ей повезло застать нас дома: мы собрались на шопинг.
Хотя я первым почувствовал, что это слово звучит смешно – new entry[30] в моем барском словаре, – в том, что оно слетело с моих губ, ничего странного не было: в конце концов, большую часть первой нью-йоркской недели мы ходили по магазинам, пировали, как герои Рабле, или разведывали, какие еще магазины стоит опустошить и в каких ресторанах непременно побывать.
А ведь я, если не считать мессианских ожиданий, связанных с этой поездкой, уже смирился с тем, что придется каждый день вскакивать ни свет ни заря, много ходить пешком, стоять в очередях в музеи, осматривать достопримечательности, таскать на спине рюкзак, питаться сухим пайком, пить воду из фляги, носить на голове бейсболку, а в руке мятую карту… словом, истязать себя, как истязает настоящий турист.
Ничего подобного! Несмотря на благовоспитанность моих спутников, они не стали приносить на алтарь гуманистической культуры обильные жертвы. Мы даже не заглянули в Метрополитен-музей, не полюбовались (даже издалека) статуей Свободы, держались подальше от мюзик-холла “Радио-Сити”. Зато мы исходили вдоль и поперек универмаг Macy’s, ограбили мужской отдел Brooks Brothers, тщательно изучили полки Schwarz, Music Inn и Paragon Sports. Спроси нас, мы бы посоветовали, где найти самый душистый багель и самую сочную осетрину. Впрочем, хотя названные лакомства были отменного качества, я не располагал доказательствами того, что они действительно самые лучшие. Мы считали их таковыми, чтобы потрафить дяде Джанни, полагавшему, что знакомое ему и есть самое лучшее, а остальное хуже и в любом случае недостойно нас.
Надо сказать, что этот вулканирующий Пигмалион оказался в области прихотей и развлечений великолепным гидом,
