Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов
- Сними - и в гараж.
Ангелина чуть улыбнулась: черный проем красил ее ничуть не хуже недавней золотой туфельки, уже прижившийся в полупротезе полутрупа.
Дяденька, порывшись в ватнике, звякнул инструментом: и действительно - латунь...
- Вон тот подъезд, - указала Ангелина. - Там самые те и живут, которые...
"Которые - что? - соображал тот. - Выгнали по статье? Выругали? Обозвали?"
"Верно, они", - согласился он с внутренним голосом. Толчок извне не ощущался.
Лысый, вертя гаечными ключами, побрел к входным дверям, Ангелина смотрела на окна Мзиловых и думала об их возможных делах. "Жу-ки! Ме-ди-ци-на!.."
Ангелина запахнула куртку. Ей было жаль обиженного кем-то непутевого дядечку. Сколько раз нужно дядечке? Может быть, полтора. Она завела руку за спину и дотронулась до плотного рюкзачка. "Все, что вы хотите", - прошептала она.
Глава 10
Ангелина так и не разобрала - теплушка ли это, вагон или просто крытое место, назначенное разному люду для обогрева, блуда, умирания и ликования.
Дядечка спешно расстелил несколько ватников, сильно пропахших мазутом; на них вывалил желтоватые железяки, сверкнувшие свежей резьбой. А может быть, чем-то другим, Ангелине это было неинтересно.
- Вот оно, вот оно, - хрипел он, то пиная легонько, то поглаживая свое добро.
- Добро дядечке, а я тебя пожалею сейчас, - предложила Ангелина, снимая запорошенную шляпу и приближая лицо к печурке, где цвел огонь. - Я только пожалею и поглажу, ты не реши нехорошего, - предупредила она, видя, что мужичок уже освобождается от ватных брюк. Но дяденька не внял упреждающей просьбе, он снял с себя все - и ватные брюки, и ватные с виду подштанники, и картонную обувь, объединившуюся с губчатыми носками. А та, Ангелина, меж тем - он раздевался лежа - все держала на коленях, сомкнув их, его лысую голову; дяденька бабьим голосом все приговаривал: ты успокойся, ты успокойся. Вдруг он ворвался между колен с недюжинной силой. Она жалела его искренне, а он воспользовался Ангелиной неприятным и нежеланным для нее способом.
Когда дяденька, которого опрометчиво пожалели, успокоился сам и, за ненадобностью и невозможностью сокращений, обмяк, Ангелина спросила его:
- Ты ведь точно всех ненавидишь, солнце мое?
И он прошептал:
- Всех.
- А когда их не будет, - продолжила Ангелина, - ты крепко запьешь?
- Как обычно, - отозвался дядечка.
- Ты же сам этого захотел?
- А кто же еще - меня же обидели?
- Ну и славно, - Ангелина окинула взглядом латунные штуковины, вывинченные дядечкой из лестничных сплетений. - Тебя, может быть, еще приласкать? Я пожалею тебя, ты выпей водочки.
Дядечка выпил водочки, вернул голову Ангелине на колени и зачал что-то бормотать; ей было противно и мерзко, она отстранилась, но дядечка вновь проникал все глубже, под мешковатые штаны, под свитер, к серому молоку, и Ангелина сдалась, так как ей вправду сделалось донельзя жаль дядечку; она раскинула ноги, пустив его шарить в местах, не предназначенных ни для дядечек, тем более - лысых и владеющих латунными знаниями, ни для прочих безмозглых существ, не понимающих режиссуры.
- Приласкай меня, дядюшка, поглубже, - попросила Ангелина. - Там сильно пахнет?
- Сильно, - засопел мужичок.
- На лестнице, я спрашиваю, хороший ты мой. Там пахнет газом?
- Да с чего бы, самую малость, - скрипели мозолистые пятки.
- Ну и поспи, раз так, - попросила Ангелина и протянула дядечке, которого искренне пожалела, стакан с чем-то мутным, отдававшим машиной. Тот, дядечка, послушно выпил и перестал двигаться, тогда Ангелина распустила завязки рюкзачка.
В рюкзачке, прикрытые черной плащовкой, лежали толстые свечи; Ангелина сверилась с часами: половина третьего ночи, и к этому времени уже закончились все спокойные малыши.
"Ты бы всех их убил?" - вспомнился вопрос, заданный дядечке.
"Всех", - донесся ответ, смазанный сапожным скрипом.
Ангелина подошла к оконцу вагона-сарая, переступив через дядечку - счастливого в неведении, которое есть блаженство; выглянула наружу. Дом Мзиловых - пятиэтажный, старого кирпича - был виден, как на ладони, очень многие окна давно погасли. Ангелина облачилась в черный плащ, нахлобучила черный капюшон - жаль, что руки не красные, пожалела она, не подходящие к детским ужасным историям. Кирпичный состав дома внушал ей доверие: обычно все это зодчество рушилось в крошево, в прах, не оставляя меж плитами мест, свободных для выживания стоматологов, скорых на экстракцию. Не оставляя и надежды.
Ангелина, припомнив давние застольные разговоры, которые долетали до детской и мешали постановке "Трех поросят", сосчитала: пять этажей, пять пролетов. Между этажами - площадки для курения и прочих забав, итого - десять, по числу свечей на катином торте. Она достала из рюкзака все десять толстых свечей, приобретенных в ближайшей церковной лавке и перехваченных тесьмой; там, в церкви, где такие же прикрытые капюшонами и платками женщины молились о невыразимых чудесах. На всякий случай она прикупила еще несколько - вдруг некоторые погаснут, сорвутся в пролет, будут съедены крысами в школьной форме, которых, можно надеяться, когда-нибудь и куда-нибудь уведет дудочник с густыми бровями и обезьяньим лицом, с разлапистыми деснами.
Итого - много. Накинув на русые, под горшок стриженые волосы черный капюшон, Ангелина пнула лысого дяденьку, обессиленного. Наподдала ему.
- Хочешь, чтобы умерли? - повторила она для порядка.
- Хочу. Умрут пусть. Пусть все умрут, - ответили с пола храпом.
- Хорошо.
Ангелина вышла, посмотрела на часы. Золушкино время давно истекло, обозначилась половина третьего. Ангелина, вооруженная зажигалкой, вошла в подъезд и принюхалась, опасаясь взорваться первой. Из некоторых квартир доносились обрывки бесед; в некоторых заканчивались ночные фильмы. В квартире Мзиловых, как показалось ее обостренному слуху, царила тишина, но это не имело никакого значения.
"Не в их погоде тишина, не в их погоде спокойствие духа", - подумала Ангелина, решая не противопоставлять отрицанию утверждения. Не оборачиваясь, она взяла первую свечу. Она не оборачивалась, искренне веря, что лысый дяденька отравился выпитым и умер от остановки сердца во сне, которого не вспомнишь - ни сна, ни сердца. Ангелина, в черном капюшоне, сросшимся с черным плащом-хламидой - подарки из рюкзачка, из волшебной котомки; была такая театральная сказка: "Волшебная котомка" - начала ровно и плавно подниматься по лестнице. Она не спешила одолеть пролет, но и не слишком мешкала. За стенами как-то там жили себе. Она обходила детские коляски. Зажигая свечу, освещала матерные
