Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов
Уже не будучи в зеленом врачебном берете, доктор Мзилов показал Ангелине клещи.
- Не трогайте! - закричала она, и слезы потекли из ее глаз, как будто из ничего. - Не прикасайтесь ко мне.
- Валите ее и держите, - распорядился доктор Мзилов, не живший и не будущий жить с женой прежней жизнью. - К тебе, собака, явилась отрубленная голова короля Карла. Этой голове не дали последнего слова. Ты - генетическое недоразумение, умеющее рожать. Ты хотела отрубить нам головы? Но я в этом деле больший специалист; в студенческие годы мне довелось декапитировать множество жаб - знаете, в какую они, обезглавленные, вытягиваются стойку? Как состоявшиеся висельники? Какой у них наступает неконтролируемай оргазм?
Навалившись на Ангелину и уподобившись серебряной царевне-лягушке, которую та некогда переселила на свой безымянный - как и все прочее - палец, доктор Мзилов разомкнул Ангелине ее земноводный рот и впился клещами в пупырчатую ляжку; из-под клещей прыснула кровавая роса; "Мы вырвем с корнем, - успокоил доктор Мзилов, - с лункой, то есть - с тазобедренным суставом и его впадиной".
- И кости таза выдрал бы, с двурогой маткой, - пропыхтел он, имея в виду пещерные челюсти Ангелины. - Ну вот, дело и сделано. И никакого лидокаина.
Заметив туфельку, он взял ее себе в карман:
- Поставлю какой-нибудь особенной жабе на льготных условиях. Накрою самую гниль.
Глава 9
Поздним осенним вечером Ангелина, давно расставшаяся с платком у рта, но все в тех же штанах и при неизменном рюкзачке, сидела на новеньких качелях, что недавно установили во дворе дома, где жили Мзиловы - жили по-разному, непохожими жизнями, но вместе, сближаясь медленно и медленно же вспоминая ногу - выдернутую и съеденную мелкими червями, пока не подоспел крупный. Ангелина сосала мороженое, разглядывая детей, сражавшихся в дешевый резиновый мячик. Ангелина думала о Мзилове и пробовала на вкус жалость к Мзилову, завернутую в двойное эскимо "Дуэт".
Она думала: "мне жалко лысого дядечку. Мне хочется выслушать и пожалеть какого-нибудь лысого дядечку".
Еще в ее сценическом сознании проносились образы известных трюкачей, легендарных и реально существовавших: мастер трапеции Тибул Баталов, Суок, кукла наследника Тутти и сам Тутти рядышком; маэстро Гудини, Альфред Борден, летающий Копперфилд и некий анонимный, но осмотрительный шпагоглотатель - все они до единого врывались двадцать пятыми кадрами в брешь, зиявшую в обыкновенном восприятии; там, где гремели восторженные аплодисменты, те уже сыто улыбались в усы и помаду, усваивая кровь, которую высосали воровским укусом иллюзиона, известным как ловкость рук - то есть обманом, внедрившимся в готовое и желающее принять его, отдаться ему, вместить его, отверстие. Подобием реальности, отражением и выполнением желаний - так и она, претерпевая еретические метаморфозы от пушистой лягушки до понятливой, владеющей инструментами, обезьяны, и далее - до человека, артиста, высшей его формы, управителя артистов, шла к себе вывернутым крошкой-цахесом, цахесом наоборот, заблудившись в тумане из серого и мертвого, несуществующего молока, которым от матери не насытилась до того, что теперь и сама, случалось, бывала богата им.
Пустота умножилась; рядом, на те же скрипучие и крылатые качели плюхнулся лысоватый дядечка, мужичок, изрядно выпивший. Падал снег, зажигались окна. "Богородица? - строго обратилась Ангелина к сущности, которая, по ее разумению, раскидывала снежный покров. - А я - Ангелина. Хочешь, помашу крыльями?"
Лысый дядечка, успевший где-то потерять шапку, привалился; Ангелина, не отрываясь, смотрела на горящие окна Мзиловых, одновременно перенимая лик дядечки и с отвращением впитывая дух, от него исходивший.
- Тебе ведь худо, Мзилов? - Ангелина с надеждой и сухо погладила мужичка по лысине. Тот, никакой не Мзилов, согласно застонал, засопел, притискиваясь ближе. - Тебе ведь худо, - ответила за него Ангелина теми же словами, прощупывая языком обманную, варварскую брешь, где только недавно жила живая стеблевая, но стволовая, нога. - Тебя обманули?
Мужчина - "дядечка" или "дяденька", так назвала его для себя Ангелина, печально кивнул.
- Тебе посулили, да не сделали? У тебя отняли? Ты лишился?
Дяденька утвердился на коленях Ангелины, и та, полная жалости к лишениям вообще и ног в частности, все гладила и гладила его провонявшую соляркой лысину.
- Ведь ты их, дяденька, ненавидишь? - продолжала жалеть Ангелина.
Тот насел и сграбастал Ангелину там, где под брючным ремнем сходились ее молочно-кисельные груди.
- Пошли со мной, - захрипел дяденька, обращаясь не то к качелям, не то к навеки застопоренной ржавой карусели, не то к Ангелине.
- Конечно, мы пойдем к тебе, - утешила его Ангелина и, крякнув, усадила на качелях прямо. - К тебе - это куда? В подвал? В гараж? На квартиру?
- В гараж, - удивленно ответил дяденька. - Там будет тепло. Я сделаю тебе такую печку... настоящую баню...
Снег продолжался.
- Не сомневаюсь, - отозвалась Ангелина. - А водка у тебя есть?
Дяденька затрепетал от смертельного оскорбления.
- Пойдем, - Ангелина распахнула куртку и приняла в нее дяденьку. - Пойдем.
- Ты, что ли, бомжуешь? - спросил мужичок.
- Ясный перец, нет, но вроде того, - на сей раз смех у Ангелины вышел серебристый, заливистый, словно с краденого перстня. - Ошибаешься, милый. Просто я иду с тобой. Тебе этого мало?
Дяденька, неделикатно качнув качели, порывисто встал и дернул Ангелину за руку.
- Ты же сестра моя пропавшая, - обомлел он, глядя в озера ее глаз.
- Сестра, - Ангелина не стала спорить. - Пойдем. Ненавидишь их, небось? - она кивнула на пятиэтажку, горевшую огнем Мзиловых.
Дяденька согнулся и сам ударил себя под дых.
- Кому бы другому - не сознался, - рек он с готовностью. - Но вот тебе, потому что сестра ты моя потерянная и найденная, скажу: я ненавижу их всех. С дверями, телевизорами, собаками и ковриками. Всех.
Ангелина, брезгливо вздохнув, пустила щупальца:
- Ты газовщик? - спросила она полуутвердительно.
- Ну, - изумился дядечка, но не догадке, а недопониманию.
- Ты лом цветных металлов знаешь?
- Все же ты бомжуешь, - погрозил пальцем лысый дядечка и сам покачался.
- Об этом потом, - мягко молвила Ангелина и в доказательство своей непричастности социуму сплюнула - длинно, через выемку-брешь, где проживала нога, молочно-серой струей. - У тебя как дела с латунью? Сними заглушки. По всей лестнице. Сними, говорю.
Дяденька враз осунулся, и Ангелина
