Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
– Очень большая нужна помощь, начальник! Ребята совсем беспризорные, без штанов, и всем стыдно. От государства еды мало, надо запас делать, скотину держать и пшеницу сеять. Иначе ребята на базар убегут воровать и обманывать. Зинаида сказала, чтобы в детдоме все были сытые и в новых штанах. Трактор нужен. – Иван замялся, угадывая реакцию начальника. Ребятишек еще и в помине не было, Иван для пользы дела приврал. Иван Ильич, к его удивлению, легко согласился.
– Дадим трактор.
– И грузовичок! – подхватил Иван. – Без машины никуда, надо много возить для хозяйства.
– Может, и машину дадим.
Иван повеселел и почти по-свойски продолжал:
– Кобылу с жеребчиком…
Жеребцов рассмеялся.
– Кобылы с жеребчиком, извини, нету. Лошадей в монастыре держат, проси у отца Амвросия.
К приезду Зинаиды в детдомовском хозяйстве стояли грузовичок, трактор с тележкой и кобыла с жеребчиком. У бывшего колхоза выкупили коровник, птичник, завели коров, кур. Выложили камнем большой погреб. Иван навозил старого железа, проволоки. Уговорил Антонину построить рядом с коровником кузню и мастерскую.
Цыган любил разговаривать с Антониной и мечтательно делился планами.
– Тут мы – однозначно разбогатеем. Сделаем такую ферму, что все будем иметь: мясо, масло, сыр, сметану, колбасу, консервы. Что хочешь, хоть петушка на палочке. И для детишек дело будет, и всем будет хорошо…
Антонина с улыбкой слушала Ивана и поддразнивала.
– Прыткий ты, Ванек! Подожди, что Зинаида скажет, она хозяйка.
Иван хвастливо стучал в грудь, возбужденно сверкал белками.
– И я хозяин! Мы с Зиной осенью жениться будем, все по-честному!
Антонина сомнительно качала головой.
– Полюбит она тебя? Вот вопрос.
– Очень полюбит! Я батька, мать бросил, братов, сестров бросил, как же не полюбит!
– Это, Ваня, не аргумент.
Иван задыхался от возмущения:
– Я! Я… ваш Загряжск запалю!
Слова застряли, кончились, цыган только жестикулировал воинственно, показывая, как он любит Зинаиду.
…Осенью с разрешения властей открыли детский дом, по направлению тех же властей Зинаида как директор-попечитель приняла двадцать ребятишек-сирот.
В ту же осень мы с женой получили приглашение на свадьбу.
Гости подходили на майдан, к Вознесенскому собору, где отец Амвросий венчал молодых.
Народу было больше, чем обычно. Объяснялось это любопытством: жених-то цыган, а его многочисленная родня, приехавшая накануне из Краснодара, затеяла на переправе драку и спалила паром. Начальник порта, он же цыганский сват Иван Ильич Жеребцов, уладил дело с милицией и обязался отремонтировать паром.
Цыгане, человек сорок, обособленно сидели на траве под вязами, курили, громко разговаривали, вспоминали вчерашнюю драку и вполне могли затеять новую. Но батько Карпо грозно смотрел на соплеменников, опираясь на увесистую суковатую палку. Двое братьев Хомутовых и еще четверо цыган носили лиловые кровоподтеки, а батько Карпо глубокую царапину на щеке.
Тут же кучкой стояла делегация из Забалуева, все знакомые лица: Модест Стоиванов, Бухтияр Колтун-Заде, Иван Иванович Казинаки с Вандой под мышкой, Савик Окунутов, Павло Забурунный, Фомберг Нуда Лукич и Клариса Павловна в роскошном зеленом платье и таким глубоким декольте, какое в Загряжске, наверное, еще не видели. Но загряжцы больше глазели на Ванду, которая скалила зубы и ехидно подмигивала из подмышки Ивана Ивановича.
На широкой лестнице собора стояли казаки с шашками и выбритый наголо бравый атаман с портупеей, серебряной от медалей и крестов грудью. В яйцеголовом атамане с трудом узнавали Дрюню, он решительно сменил имидж по случаю бракосочетания Зинаиды, Антонина стояла с девчатами из фольклорного ансабля и поддразнивала Дрюню: «Гляньте, девки, что он под бородой прятал, губы козлиные и уши варениками!» Атаман свирепо грозил плеткой: «Выпорю!»
Среди казаков расхаживала с видеокамерой известная рассказчица К. Нагая. А редактор «Загряжских ведомостей» Певзнюк брал интервью у Ивана Ивановича Казинаки и щелкал фотоаппаратом, пугая Ванду.
В соборе заканчивали венчание.
Зинаида в белом венчике, с витой свечой в руках утопала в пышном, как облако, платье. Ее детское личико напоминало краснодарскую беглянку с куклой Дусей в обнимку, с ожиданием чуда в испуганных птичьих глазах. Иван, впервые надевший костюм и рубашку с галстуком, чувствовал себя отчужденно, хмурился, оглядывал собор и побаивался огромных глаз Христа, пристально и строго устремленных сверху, из-под купола.
Татьяна Веревкина стояла за спиной дочери и тихо плакала, не вытирая слез. Жеребцов обнимал Татьяну за плечи, покашливал, крестился. Мать Ивана Хомутова тупо, каменно смотрела впереди себя, сложив руки на животе. Сейчас она была очень похожа на бабушку Катерину. Батько Карпо не захотел идти в храм, стесняясь вчерашней драки и ссадины на щеке.
Высокие голоса на хорах звучно и стройно вознесли величальную.
Растворились двери, молодые вышли к народу. Клинки вспыхнули на солнце, казаки сделали «на караул», ансамбль грянул «Виноград я садила…» На ступеньки, на майдан щедро сыпали пшеницу, серебро, кричали: «Любо!» К. Нагая старательно снимала кино. Казаки палили из ружей. И тут случился казус. Выстрелы испугали Ванду, она вырвалась из подмышки Ивана Ивановича, в два прыжка очутилась на заборе, оглянулась на секунду и скакнула в густые заросли смородины. Из кустов донесся вопль котов, Ванда исчезла.
Свадьбу гуляли на теплоходе. Гудок долго висел над Загряжском, двухпалубная посудина с музыкой медленно отчалила вверх по Дону. Жеребцов решительно отказался брать на борт многочисленную родню Хомутовых, за исключением родителей и братьев жениха. «Боюсь, и теплоход спалят», – как бы оправдываясь, объяснял Иван Ильич. Батько Карпо согласно кивал головой: «Спалят, сват, и теплоход спалят, бандюки». Цыган был рад, что сын женился на Зинаиде, он по-своему любил невестку. После тюрьмы он сник, постарел, погрузнел, родичи не боялись его, как раньше.
Теплоход шел близко к берегу мимо пойменного леса, уже тронутого осенью. Багряные кусты скумпии тихо сгорали среди блеклых подсохших вязов, белоствольных тополей, рыжих кленов. Рыбаки на лодках лениво переговаривались между собой. Цапельки стайками собирались на песчаные отмели. Паутина скользила в воздухе, вспыхивая на солнце. Хорошо было на Дону.
На открытых палубах пили за молодых, говоруны разогрелись, веселье нарастало. Свадьба сближала, и многие, оказавшись рядом за столами, уверяли друг друга, что «очень и очень рады, что вот так, рядом…», хотя доселе едва здоровались на улице. Говорили тосты, и, боже, какие тосты! Таких не слышали, наверное, и на Меланьиной свадьбе.
Батько Карпо сказал, например, так: «Цыган и казак – два сапога пара, и хай так буде во веки веков!»
Павло Забурунный горячо говорил о том, что загряжцы ему нравятся больше забалуевцев, и если ему придет в голову жениться, то он, как Иван Хомутов, хотел бы связать себя узами с загряжкой. Всем женщинам, и особенно Антонине Светличной, очень понравился тост Забурунного, она предложила
