Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
Бухтияр Колтун-Заде подошел к молодым с бокалом в руке и, глядя масляными глазками на Зинаиду, сказал так: «Я желаю вам смерти, обоим и сразу, в один день, в один час. Я хочу, чтобы вас похоронили в одном гробу. В одном, значит, гробу из столетнего дуба. А дуб этот я посажу у себя в огороде, когда приеду домой!» Гости подивились мудрости восточного человека и кучерявости слова.
Иван Иванович Казинаки отказался говорить, сидел, печально уставясь в тарелку, и думал о Ванде.
Клариса Павловна согласилась спеть вместо тоста. Она вышла между столиками и ослепила всех зеленым платьем и декольте. Покашляла в кулачок, расширила глаза, вытянула шею… и, Господи! Ангел небесный сошел на землю, ангел гладил дущу бархатной кошачьей лапкой:
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты…
Поющая Клариса была очень выразительна, она вся приподнималась на высоких нотах, как птица, собирающаяся взлететь. Быстрый взгляд из-под длинных ресниц прожигал насквозь, разил наповал…
Голос звенел серебром и страстью, бил прямо под дых, перехватывая горло. Хороша была Клариса!
Свадьба изнемогала от аплодисментов. Что делает с человеком песня! Дрюня прислонился к палубной стойке и плакал, не стесняясь слез, и шептал: «… явилась ты». Слезы капали на медали, он не моргая завороженно смотрел на Кларису. Грудь давила спазма. «Передо мной явилась ты…» Дрюня плеснул в бокал водки и решительно подошел к Кларисе. И как подошел. Юнкер на высочайшем смотру! Вышколенный юнкер дворянских кровей. Над голым черепом атамана проступало сияние. Волнуясь, он трудно подбирал слова.
– Вы спели для меня. Я понял. Эти слова «Передо мной явилась ты» Пушкин написал, но слова мои, вот тут. – Дрюня крепко постучал себя по груди. – Это мое! И ты – это вы, я понял. Я Андрей, атаман, и слово мое крепко. Кроме вас, не могу зрить никого. Жить не хочу без вас!
Дрюня говорил правду, он был сражен Кларисой, как столбняком, чистые слезы текли по его щекам. Никого в жизни он не называл «вы». Клариса, кажется, поняла его состояние, и когда кто-то хотел подтрунить над плачущим атаманом, она решительно останавливала:
– Перестаньте!
И увела его от хмельных гостей.
В Загряжск теплоход возвращался уже с огнями, на небе шевелились крупные звезды. Гости устали. Было съедено и выпито такое количество закусок и вин, словно гостей кто-то предупредил, что после свадьбы их не будут кормить недели две.
Ожидались ранние заморозки, мы с женой срезали последние кисти винограда. Заглянула Антонина Светличная. С новой короткой стрижкой, в модной замшевой куртке, на плечах вязаный воланами воротник. Румяная, свежая, неувядающая Антонина.
– Слыхали новость? Дрюня бросил работу, забил досками окна в хате и укатил, дурак, в Забалуев к этой певичке.
Мы только развели руками.
– А Клаву Нагую приняли в кинематографисты. И еще, я, Афанасьевич, пить совсем бросила. Работаю воспитателем в детдоме. На днях, говорят, новых ребятишек привезут…
Антонина долго пересказывала новости.
А я подумал, грустно будет без Дрюни в Загряжске.
16
А Дрюня счастливо сидел на поводке у Кларисы.
Жили они в маленькой квартирке на втором этаже шестнадцатиквартирного дома. Дрюня служил в охранной фирме, сутки дежурил, двое дома. Клариса ходила в местный театр и время от времени появлялась на сцене.
Кажется, Господь свел две одинокие души, чтобы они наговорились всласть. Дрюня бубнил, Клариса ворковала. Они могли говорить часами, днями и ночами… Спроси – о чем, оба засмеются: ни о чем!
Однажды к Кларисе пришли двое молодых людей, похожих, как близнецы. Чистенькие, улыбчивые. В черных шелковых сюртуках под горло, с белыми платками, завязанными под галстук, в черных широкополых шляпах. Они долго сидели на кухне, пили чай, разговаривали. Потом Клариса ушла вместе с ними. И не ночевала дома. Впервые она не сказала мужу правду. В очередное дежурство Дрюни Клариса опять исчезла с молодыми людьми и больше не возвращалась.
Сказать, что Дрюня сошел с ума – значит, ничего не сказать, молча положить цветок на свежую могилу. Дрюня закоченел, застыл, обвял от внутреннего сгорания. Мысли растаяли, испарились, безумные слова путались, застревали во рту, как недоваренная каша. Соседи вызвали «скорую», и Дрюня попал в реанимацию с инсультом.
Конечно, Дрюня превозмог удар. Но прости, читатель, грешные думы: лучше бы закопали Дрюню на высоком берегу Дона, оплакали, помянули его в Забалуеве и в Загряжске, отпели вечную память. Лучше умереть, чем узреть то, что узрел Дрюня, выйдя из больницы. Дома, в квартире, жили чужие люди, a Кларису приютил у себя сердобольный Бухтияр Колтун-заде. Бедная тихо сошла с ума. Увидев Дрюню, она заплакала, засмеялась.
– Дрюня, милый, увези меня в Москву.
Бухтияр объяснил Дрюне историю с Кларисой.
– В клубе Курлюка сидит его секта, поганая московская секта. Понимаешь, уважаемый Дрюня, там такая пакость, там нечисто, только зайди – и живой человек мертвым становится. Там собрались самые плохие люди. А Клара ходила туда, точно. Много раз ходила, ночевала. От них квартира ваша пропала, и Клара пропала совсем. Moй сын, психиатр, сказал: пропала совсем. Не ходи туда, Дрюня, мертвым будешь.
Чтобы сгоряча не нарубить дров, Дрюня остудил себя водкой и обдумал все как следует.
Говновоз он взял напрокат в хозяйстве Бухтияра. Залил в бочку бензин и подъехал к воротам загородного клуба. Спросил весело охранников:
– Говно откачивать будем?
Те переглянулись, показали на открытый люк сливной ямы. Дрюня от ворот резко подвернул к ступенькам и выкинул шланг на открытую веранду. Чиркнул спичкой.
Творение забалуевского архитектора Клавдия Курощупова, гордость Гаврилы Курлюка, загородный клуб сгорел дотла.
Дрюне дали условно три года, секту прикрыли. Все тот же Бухтияр отвез неприкаянных супругов в Загряжск, к Зинаиде.
17
Зинаида с Антониной Светличной пили чай. Дети спали. Ждали машину с мебелью из Забалуева, от Бухтияра.
Отец Амвросий разулся и в шерстяных носках бесшумно зашел на кухню. Перекрестился на божницу, поздоровался, присел за стол. Руки его заметно дрожали. Зинаида налила чаю.
– Что случилось, отец Амвросий?
Гость отхлебнул из чашки, поднял глаза на Зинаиду, виновато посмотрел на Ивана, на Антонину, вздохнул жалобно.
– Господи, помилуй! Слаб человек перед мирскими соблазнами. Печалуюсь о братьях, упали во грехе, в пьянстве. Владыка знает, гневается, гроза будет.
– Ну, завел! – Антонина от нетерпения топнула ногой. – Говори проще, запили монахи, что ли?
– Запили, Антонина, всю ночь пили в трапезной. А сейчас лежат покатом, болеют.
– Беда большая! – Антонина с ехидцей засмеялась. – Опохмели братию, делов-то!
