Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
Засмеялась и Зинаида.
– Ой ли, батюшка? Навряд ли кто его окоротит. Я ему голову проела: не пей, не матерись, не ори благим матом на улице, живи по-людски. Иначе не пущу в приют. Ну и что? Поклянется, побожится, а чуть за порог – начинаются приключения. Пьет, матерится, монахов дразнит. Его и в милицию забирали, и в психушку, и в другой город увозили. И коляску инвалидную ломали. Через время он, как гвоздь, на паперти у собора. А ночевать – к нам. Не пущу – спит под воротами. Что, батюшка, я могу?
Зинаида виновато скрестила руки на груди.
Встрял Иван, до того молчавший.
– Шо вы, отец Амвросий, за танкиста кажете? Чи вин насильно водку в горло попам закачивал? Де их очи булы? Шо за организация у вас, колы один безногий танкист переважил усих батюшков. Возмить дрючок да опохмелите их, шоб очи повылазыли. А с танкистом я побалакаю.
– Ага… побалакай, Ваня! – спохватился отец Амвросий и, поблагодарив хозяев, скоренько обулся и скрылся за дверью.
Зинаида строго посмотрела на Ивана, сморщила, передразнивая, нос.
– Побалакай, Ваня! Сколько прошу – не балакай, говори по-русски, особенно на людях.
– Та ладно, – лениво отмахнулся Иван.
– Видишь, Тоня, – вздохнула Зинаида, – еще не открыли приют, а слава пошла. Весело жить будем, а?
Антонина на все смотрела трезво:
– Э-э, Зина! Это тебе не в куклы играть. Наберем полный дом чудиков – повеселимся! Скажи, что хорошего ждать от танкиста, от графа, от землекопа этого, Ефима?
– Ну, Ефим второй год пруд роет, слова не добьешься. По-моему, он хороший человек.
– Хороший человек ножичком брата зарезал, слышала?
Иван не мог равнодушно слушать Антонину. Он нервно покусывал ус и облизывал губы, сдержанно молчал.
– Вот, – рассуждала Антонина, – пока пруд выкопает, не одному монаху кишки выпустит. А жить у нас будет, и милиция нам вопросы задавать будет. Я бы его на порог не пустила.
– Как же так, Тоня? – неуверенно возражала Зинаида. – Мы его почти два года знаем. Человек взялся один выкопать пруд для ребятишек, работает по двенадцать часов, ничего не просит, никому слова плохого не сказал, а мы его в приют не пустим?
– Пруд выкопает – и до свиданья! – решительно заключила Антонина. – Женить его надо. Сколько баб одиноких горбатятся по хозяйству, пособить некому, а этого бугая в приюте держать? Нам хорошие люди нужны, культурные.
Иван поднял руку.
– Я хочу, Зина, тетке Тоне сказать. Как можно живому человеку могилу копать? Юхим душу лопатой лечит, грех отмаливает. Тюрьма его простила, а мы отворачиваемся. Юхим очень полезный человек в хозяйстве. Не обижайся, тетка Тоня, ты, наверное, зуб на него имеешь?
– Нужен он мне, жук навозный!
Антонина покраснела и отвернулась.
– Прости господи, пусть живет, раз от него польза есть.
Иван с Зинаидой переглянулись, сдерживая смех.
– А Дрюня?
Антонина поперхнулась, закашлялась.
– К чему ты его вспомнила?
Зинаида длинно и тяжело вздохнула.
– И Дрюня у нас будет жить. С Кларисой. Она умом повредилась. На неделе Бухтияр привезет обоих. Mнe грустно, Антонина…
У подруги навернулись слезы.
– Дурак, дурачок… Задрал штаны, поскакал за ненормальной! Пропал казак… Я, Зина, напьюсь сегодня.
Подруги обнялись и, к удивлению Ивана, заплакали.
18
Зинаида решила провести собрание первых жильцов приюта. Во-первых, этот праздник должен войти в бывшее общежитие вместе с людьми. Во-вторых, надеялась Зинаида, неприкаянные души с самого начала почувствуют атмосферу, проникнутся: человек человеку друг, товарищ и брат. Иначе зачем вся затея? Ради ночлежки она бы палец о палец не ударила. Зинаида мечтала о духовном общежитии бродяг и заблудших. Наполнить смыслом жизнь униженных и оскорбленных. Она брала высоко и верила почти без сомнения в зыбкую мечту человечества. Такова Зинаида, читатель, и с этим надо считаться.
Отец Амвросий освятил приют и даже окрестил, провозгласив торжественно:
– Освящается обитель сия, обитель Зинаиды. Господи, помилуй. Аминь!
В светлой просторной гостиной за большим овальным столом с самоваром посередине чинно сидели первые жильцы. Дрюня с Кларисой деликатно шептались, оглядывая стены с цветастыми обоями и розовую люстру под потолком. Граф Фуэнца напряженно сутулился, зажав ладони между коленями. Аким Ильич Загряжин, чисто выбритый, подстриженный, задумчиво почесывал подбородок. Бывший танкист, майор Миша, ловко прыгнул из коляски на стул, по-хозяйски завладел самоваром и разливал чай. Землекоп Ефим сидел поодаль ото всех, стесняясь праздной компании. Его шестипудовое тело в свитере крупной вязки напоминало горный валун на мелководье. В глазах стояли отчуждение и терпеливая покорность.
Из гостей на праздник пришли Жеребцов с Татьяной, отец Амвросий и глава местных депутатов с тыквенно-желтой головой и полезной улыбкой на толстых губах Михаил Вуколович Курдючный. Подъехал из Забалуева и Бухтияр. Скромно поставил на стол шампанское и, шириной с детское одеяло, коробку конфет.
Зинаида с Антониной расставляли по вазам огромную охапку хризантем, гостиная наполнилась терпким ароматом.
Иван молча расхаживал по комнате, снисходительно поглядывая на жильцов.
На правах хозяйки Зинаида обратилась к собранию:
– У птицы гнездо, у зверя нора, а у вас палаты каменные. С помощью Божьей, а также уважаемого Бухтияра. Дело за малым – жить дружно, любить друг друга. Вы первые, вы законодатели, как сядете, так и поедете. В пример другим, которые придут за вами.
Выпили шампанского, потом чай с конфетами, расслабились, разговорились.
– Расскажите о себе, – попросила Зинаида, – чтобы познакомиться поближе, узнать об особенностях жизненного опыта каждого.
Селекционер Аким Загряжин скупо рассказал о себе. Однако скромность профессора вызвала повышенный интерес и множество вопросов. Первым поднял руку Бухтияр.
– Скажите, профессор, как вы, имея столь обширные познания и международный опыт, оставили поприще и хотите смирно влачить дни в обители? Не терзают ли вас сомнения, что отечество ждет от вас подвига и жертвы?
На такой нелицеприятный вопрос профессор отвечал глубокомысленно и тоже нелицеприятно.
– Уважаемый Бухтияр и все добрые люди! Что делать бедному сыну, если от него отвернулась мать? Которая родила, вскормила грудью, поставила на ноги и оберегала дитя от дурного глаза, от подлого слова. Мать дала ему разум, талант и дело, которое он усовершенствовал и подвигнул столь успешно, что стал лучшим среди равных. Мать своей же рукой и разрушила дело, выставила сына
