Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
За столом оживились и настороженно смотрели на Кларису. Она волновалась, щеки покраснели, в глазах дрожали слезы. Дрюня гладил ее по руке, уговаривал.
– Не возбуждайся, Клара, припадок будет…
Собрание поддержало Кларису.
– Расскажи, рассказывай.
– Дрюня… – Клариса запнулась на секунду, высоко подняла голову. – Он может самостоятельно построить храм Христа Спасителя!
Сильная застыла минута. Майор Миша уронил блюдце, оно брызнуло об пол на кусочки, и никто бровью не пошевелил.
– Самостоятельно не может один человек храм воздвигнуть! – трезво и строго сказал отец Амвросий. – И не было такого на Руси от Рождества Христова.
– Архитектор, зодчий! – крякнула возмущенная Антонина. – У него всю жизнь калитка на веревочке, а в хате один ржавый гвоздь, на нем весь гардероб, лампасы и папаха.
– Конечно! – радостно подхватила Клариса и погладила руку мужа. – Я ведь тоже не верила, и никогда бы не поверила. Казак Илья Муромец тридцать три года просидел на печи, пока не нашло озарение. Проснулся и пошел совершать подвиги. Озарение! Дрюня жил в Загряжске тридцать три года, как он выражается, в состоянии ипатии. Жил среди вас, и никто не заглянул ему в душу, не узрил, какие сокровища там зарыты, на что способен этот человек. Приведу маленькую историю, и станет понятнее.
Однажды ко мне в квартиру пришла старушка, мужа тогда не было. Бабушка принесла мешок деревянного хлама. Чудесная старушка, с юмором. Вывалила на пол деревяшки и сказала:
– Это кресло – вся моя древняя жизнь. На нем меня мама рожала. A маму бабушка рожала. Проси сколько хочешь. Почините кресло – жизнь мою почините.
Как же, говорю, бабушка, я могу починить, тебе к мастеру надо.
К мастеру, говорит, я и пришла, слышала, что муж на загряжской реставрации работал. Почините, ради Христа, иначе жизнь мне укоротите.
Показала я Дрюне деревяшки, рассказала про бабушку, и сама прошу: попробуй, милый, подумай. Посмотрел Дрюня, подумал и говорит: как же, мол, чинить эти обломки. Тут новая работа нужна, а образца даже в музее нет.
Пошел муж к бабушке, разговаривал. Она нарисовала кресло очень выразительно. На ножках львиные головы, на подлокотниках орлиные, на спинке павлины хвосты распустили. Резьба, инкрустация, шишечки, завитушки, рисунки выпуклые. Отказался Дрюня, не смогу, говорит, хотя и работал в реставрации. А я чувствовала, что сможет, и шептала ночью в ухо: сможешь, милый, сделаешь, возьмись.
Взялся. На пилораму ходил, заготовки выкраивал из хорошего дерева: из клена, липы, дуба. На полкомнаты штабель сложил. И все чертил, рисовал, вымерял. Мне так радостно наблюдать было со стороны. А уж когда взялся делать – глаз не отводила. Верила, что Дрюня сделает кресло, как песню споет. Спать ложусь, засыпаю: тук-тук-тук! Просыпаюсь: тук-тук-тук! И так всю зиму и всю весну. А когда собрал, закрепил, морилкой под орех покрыл – пошел вприсядку по комнате: ай-яй-яй-я-я-я-я-а-аа! Я разрыдалась от счастья. Пришла старушка, обомлела, стала на колени, слезы текут. Я, говорит, теперь сто лет жить буду. Вот тогда я подумала, что Дрюня может и храм Христа Спасителя построить. А вы говорите, калитка на веревочке…
Рассказ Кларисы оставил впечатление, люди говорили шепотом, одна Антонина нервничала и пыталась внести побольше ясности. Она обратилась к Дрюне.
– Кресло – это одно, а храм – о-го-го! Дрюня, ай ты язык проглотил, жена за тебя разговаривает. Скажи честно людям; можешь церкву построить?
– Могу… – как-то неуверенно ответил Дрюня, почесывая бороду. – Подучиться малость, бригаду подобрать, И чтобы Клара со мной…
Все смотрели на Дрюню с явной симпатией и на Кларису тоже. Она чувствовала это и, ободренная, рванулась дальше.
– Я вам еще скажу: Дрюня поет в опере!
– Нет! – не своим голосом закричал Дрюня. – Это баловство, от глупости. У меня слуха нет!
– Не верьте, он стесняется! Мы вместе пели в опере Мусоргского «Борис Годунов». Это моя постановка на сцене народного театра в Забалуеве. Пусть Бухтияр подтвердит.
Бухтияр встал, поклонился Кларисе и изрек торжественно:
– Истинная правда! Я слушал арии Самозванца и Марины в исполнении Дрюни и Кларисы.
Все, даже землекоп Ефим, раскрыли рты.
– Дрюня, милый, давай споем! – неожиданно предложила Клариса и вышла на середину комнаты. – Иди сюда!
Дрюня уперся и ожесточенно драл бороду ногтями. Все зааплодировали.
– Ради праздника!
– Жарь арию! – восторженно кричал майор Миша.
Зинаида подошла, обняла старого друга, попросила ласково:
– Спой, Андрей Васильевич!
Дрюня поежился, как на морозе, крякнул селезнем и стал рядом с женой.
– Принесите ему длинный плащ! – приказала Клариса.
Ничто так не удивляет, как внезапно открывшийся талант близкого вам человека. Вы его знали с младых ногтей, и вдруг… перед вами кудесник.
Дрюня высоко поднял голову, распрямил плечи, вдохнул глубоко, шумно. Клариса кивнула. И зала вздрогнула от чистого баритона.
Волшебный, сладкий голос!
Ты ль наконец? Тебя ли вижу я,
Одну со мной, под сенью тихой ночи?
Как медленно катился скучный день!
Как медленно заря вечерня гасла!
Как долго ждал во мраке я ночном!
Клариса, откинув руки, вытянулась в струну, ответила летящим сопрано.
Часы бегут, и дорого мне время —
Я здесь тебе назначила свиданье
Не для того, чтоб слушать нежны речи
Любовника. Слова не нужны. Верю,
Что любишь ты; но слушай: я решилась
С твоей судьбой и бурной и неверной
Соединить судьбу свою; то вправе
Я требовать…
Я требую, чтоб ты души своей
Мне тайные открыл теперь надежды,
Намеренья и даже опасенья —
Чтоб об руку с тобой могла я смело
Пуститься в жизнь – не с детской слепотой,
Не как раба желаний легких мужа,
Наложница безмолвная твоя —
Но как тебя достойная супруга…
Занавес, читатель! Нет слов, чтобы нарисовать впечатление. Зала гудела штормовым предупреждением. Дрюня в который раз стал на пьедестал героя, атамана, рыцаря без страха и упрека.
19
– Я так понимаю, что никто из вас сроду не был в Кандагаре? – произнес майор Миша. – Тогда слушайте.
В Кандагаре живут пуштуны, таджики и другие нации. Шахи и помещики – в белых дворцах с паркетом, а бедные дехкане в глиняных хатках. Феодалы кушают плов и мясо на блюдах, а дехкане жуют лепешки и пьют воду
