Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
6. В школе никому не позволяется разводить шашни и портить нравы, если еще кого поймаем за этим делом, погоним в деревню, наденем на него белый колпак, повесим на шею табличку и поведем по улицам. А всех его родных лихоманочной кровью обольем.
7. Если кто не согласен с изложенными выше правилами, тот пойдет через реку, а под ним (или ней) мосток сломается, заснет ночью и увидит смерть, заразит лихоманкой всю семью, всех родных, свойственников и друзей, а еще в таком случае он (или она) должен немедленно покинуть школу и вернуться домой, ждать смерти, ему (или ей) в школе больше нельзя оставаться ни часа. Если он (или она) останется в школе хоть на час, лихоманка его (или ее) тут же и прикончит.
Все собрались вокруг манифеста из семи правил, читают, кто про себя, кто вслух. Читают и улыбаются, будто смачно кого-то обругали, и кажется им, что правила эти здорово написаны, читать их одно удовольствие. И вот все закрутили головами, разыскивая Гэньчжу и Юэцзиня. А Гэньчжу и Юэцзинь сидят у стены, ковыряются в чашках, а лица у обоих затянуты строгой коркой, словно небо черными тучами. Вот так и приняли в школе новые порядки, новые правила.
И из-за этих самых правил в школе и во всей деревне произошло много такого, чего и представить было нельзя.
И Динчжуан стало не узнать.
3
Ничего особенного не случилось, просто дома у Цзя Гэньчжу намечался праздник. Большой праздник: младший брат Гэньчжу заболел лихоманкой, но соседи с односельчанами всем рассказывали, что парень он здоровый, съедает по три лепешки и две тарелки овощей в один присест, двумя чашками похлебки запивает. И в конце концов какая-то здоровая девушка из дальней деревни купилась на эти россказни и согласилась выйти за него замуж. Согласилась со дня на день сыграть с ним свадьбу. У брата Цзя Гэньчжу намечалась свадьба, большой праздник, чтобы гостям хватило места, следовало поставить во дворе десять столов. Но все большие столы, за которыми люди собирались по праздникам, теперь пошли на гробы, и к свадьбе Цзя Гэньбао столов для гостей было нигде не раздобыть, вот Цзя Гэньчжу и предложил ему взять вместо столов школьные парты.
С утра пораньше Гэньбао загрузил парты на тачку и уже собрался было везти их в деревню, но мой дед встал в воротах и загородил ему путь. Сказал, что парты трогать никому не дозволяется, только детям на уроках, а больше никому не дозволяется. И пусть его бьют смертным боем, но парты он эти никому не отдаст.
Шесть новеньких парт, покрытых красным лаком, лежали друг на друге в тачке. Дед хотел во что бы то ни стало подойти и выгрузить парты, а двадцатидвухлетний Гэньбао во что бы то ни стало хотел катить свою тачку дальше. Вот они и повздорили, и скоро вокруг собрались все больные со школьного двора.
И Гэньчжу с Юэцзинем.
Это случилось через три дня после того, как Гэньчжу с Юэцзинем сделались в школе хозяевами. За минувшие три дня ни Гэньчжу, ни Юэцзинь ни кусочка лишнего не хапнули из общего котла, ни глоточка лишнего не выпили из общего чана со снадобьем, мало того, они два раза смотались в волостную управу, вытребовали там на каждого больного по десять цзиней муки и пять цзиней бобов, а еще договорились освободить все семьи, где болеют лихоманкой, от трети земельного налога. Тут добавили, там скостили, и в результате людям даром досталось по двадцать цзиней муки и бобов, да еще с налогом вышло послабление. По крайней мере, Юэцзинь с Гэньчжу избавили больных от ежегодной перебранки с управой. И пока все радовались такой удаче, дед мой повздорил с Гэньбао.
Дед говорит:
– Школьные парты трогать никому не дам.
А Гэньбао ему:
– Учитель Дин, вы же знаете, что у меня лихоманка!
А дед говорит:
– У тебя лихоманка, а ты жениться надумал?
– Силы небесные, вы что, хотите, чтоб я так и помер холостым?
И все собрались вокруг и увидели, как дед мой стоит в воротах, не пропуская тачку с партами, и принялись его урезонивать.
Говорят:
– Пусть возьмет ненадолго парты, что тут такого? Он ведь вернет!
Говорят:
– Думаете, легко ему было невесту сосватать, когда вся деревня вымерла!
Говорят:
– Учитель Дин, вы на Гэньчжу обиделись, что он вам командовать не дает, решили ему отомстить?
Дед ничего на это не ответил, молча стоял в воротах. Полутеплое солнце лилось больным на макушки, и все дружно скинули ватные куртки. Одни остались в потертых свитерах, другие в новых фуфайках, а кто был в рубашках, набросили куртки на плечи. Такое уж время – в рубашке холодно, в ватнике жарко, а если накинуть куртку поверх рубашки, будет в самый раз, не замерзнешь и не упреешь. Дед был одет в желтую поношенную фуфайку. Оттененное фуфайкой, лицо его казалось вылепленным из воска. А поверх восковой желтизны проступила испарина, в солнечных лучах напоминавшая воду, просочившуюся из желтозема. И дед стоял ровно посередине ворот, вцепившись в створки, заслоняя проход, проделанный тачкой Гэньбао, уперев ноги в землю, словно это не ноги, а деревянные сваи. Он по очереди обвел взглядом всех больных лихоманкой и сказал:
– Если кто поклянется, что ребятишки его больше не будут ходить в школу, даже после его смерти, я разрешу Гэньбао увезти парты.
Люди молчали.
Дед крикнул:
– Кто поклянется?
Люди по-прежнему молчали, застыли на месте и молчали, и воздух будто стянуло льдом, а они стояли как истуканы, не зная, что отвечать, и в это самое время появился Гэньчжу. Он шел не торопясь, с синим, передавленным злостью лицом. Прошел по расчищенному толпой коридору, встал перед дедом и холодно проговорил, сдерживая голос:
– Учитель Дин, вы забыли, о чем мы договаривались три дня назад?
Дед покосился на Цзя Гэньчжу и ответил, не тихо и не громко:
– Пока я слежу за порядком в школе, парты трогать никому не дозволяется.
Гэньчжу говорит:
– Это хорошо, что вы следите за порядком. Но школа ведь находится в ведомстве деревни Динчжуан?
– Да, деревни Динчжуан. – Дед не мог этого отрицать, но стоило ему согласиться, что школа находится в ведомстве деревни Динчжуан, и все козыри оказались в руках Цзя Гэньчжу. Он достал из кармана бумагу, достал печать деревенского селькома, присел на корточки, разложил бумагу на коленях, подышал на печать, шлепнул на бумагу алый оттиск и протянул ее деду со словами:
– Что, теперь
