Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Дед смотрел на них и молчал.
А Юэцзинь говорит:
– Вы сделайте объявление, а больше нам ничего не надо.
Гэньчжу говорит:
– А если не сделаете, мы расскажем Сун Тинтин о шашнях Дин Ляна. И когда Тинтин узнает, вся жизнь у вас пойдет наперекосяк, и семье вашей настанет конец.
Юэцзинь говорит:
– Дядюшка, никакого вреда от нас школе с деревней не будет.
Гэньчжу говорит:
– У нас дело лучше пойдет, это я ручаюсь… Все знают, что старший ваш, Дин Хой, продал гробы, которые полагались нам как матпомощь от управы. Говорят, он еще денег подкопит и будет переезжать – в уездный центр или в Кайфэн. А младший ваш, Дин Лян, шашни на стороне завел, да не с кем-нибудь, а со своей же невесткой. Сами посудите, разве можно вам после такого заправлять делами в деревне, разве можно заправлять делами в школе?
Юэцзинь говорит:
– Дядюшка… Это для вашего же блага, для блага вашей семьи.
Гэньчжу говорит:
– А если не согласитесь, мы расскажем вашей снохе, как Дин Ляна с Линлин застукали в кладовке, и тогда вся жизнь у вас пойдет наперекосяк, и семье вашей раньше времени настанет конец.
Они говорили по очереди, один скажет, второй подхватит, словно артисты на сцене. Словно исполнители сказов чжуйцзы, которые так любил Ма Сянлинь. А дед стоял и смотрел, стоял и слушал. Солнце падало ему на лицо, и кожа светилась белизной. Мертвенной белизной, и дедово лицо покрылось мелкими бусинками пота, словно на него побрызгали водой. Дед как-то разом постарел, черные с проседью волосы стали почти седыми. Седыми и блестящими, как серебро, дед стоял под стеной, и его голова напоминала повисший в воздухе белый воздушный шарик, какие продаются в городе, – если бы не шея, голова покачалась бы немного на ветру да и влетела со всего маху в школьные ворота. Казалось, дед не узнает своего земляка Гэньчжу, не узнает своего троюродного племянника Юэцзиня, смотрит на них, как во время урока смотрел на пару непонятных картинок в учебнике, как смотрел на пару примеров, которые никак не получается решить, вот так он и смотрел на Юэцзиня с Гэньчжу, смотрел, приоткрыв рот, – с начала разговора и до самого конца рот у деда оставался разинут, за все время губы ни разу не дернулись и не сомкнулись, и глаза ни разу не моргнули.
В ветвях павловнии на школьном дворе брызгами зачирикали воробьи, словно ливень пронесся над притихшей школой. А дед и двое его гостей все стояли и молчали, молчали, как покойники, как немые покойники, только без конца глядели друг на друга. Цзя Гэньчжу первым потерял терпение, прокашлялся, будто у него засвербело в горле, прокашлялся и говорит:
– Учитель Дин, вы слышали, что мы сказали?
2
И дед сделал объявление, как велели Юэцзинь и Гэньчжу.
Сделал объявление за обедом. Много говорить не стал, сказал только, что постарел, что Дин Лян и Дин Хой – негодные сыновья, опозорили его хуже некуда, что теперь ему не с руки распоряжаться больными, не с руки заправлять делами в школе, а тем паче в деревне… Вот он и решил отойти от дел, а всеми делами будут заправлять Гэньчжу и Юэцзинь.
Сказал, что они молодые, бойкие, лихоманка их пока не доконала, вот пусть они всем и заправляют.
Люди сидели на обеденном пятачке перед кухней, грелись на солнце, вспоминали, как вчера ночью застукали дядю с Линлин, и думали, что деду в самом деле теперь не с руки быть главным. Со своими детьми не может управиться, куда уж ему другими командовать. И все закрутились, разыскивая глазами моего дядю, и увидели, что он сидит на корточках под восточной стеной, самой дальней от кладовки, и преспокойно жует. Люди на него смотрят, а он не прячет глаза, да еще и улыбается бесстыже, словно вчерашние приключения в кладовке для него пустяк. И что деду придется отойти от дел – тоже пустяк. И что школой теперь будут заправлять Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзинь – тоже пустяк. Улыбка порхала по дядиному лицу, вроде бы и натужная, а вроде бы и настоящая, словно вчерашняя передряга в кладовке для него и в самом деле пустяк. Люди не могли взять в толк, чему он улыбается, и кто-то крикнул с дальнего конца обеденного пятачка:
– Эй, Дин Лян! Хорошо чужую женушку тискать?
– Все мы одной ногой в могиле стоим, блудить так блудить.
А Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзинь не смотрели на дядю, они поставили миски с рисом на землю и слушали, слушали дедово объявление. А когда дослушали, взяли с окна какой-то рулон – не то плакат, не то что, сбегали на кухню за щеткой для чистки котлов, набрали на нее риса со дна мисок и приклеили свой красный плакат на тополь у кухни.
Не говоря ни слова, они торжественно клеили на тополь большой красный плакат, и вот наклеили, и люди пошли посмотреть, и увидели на плакате написанные от руки правила:
1. Все должны ежемесячно вносить продукты в общий котел, согласно стандарту. А кто станет плутовать и подкладывать камни, у того прабабка будет на елде сидеть, а вся семья заболеет лихоманкой и умрет.
2. Вся крупа, все масло, все лекарства, выделенные из управы, распределяются между заразными централизованно, лишнего хапать никому не дозволяется. Кто будет хапать лишнего, у того все предки до восьмого колена будут на елде сидеть, и все его предки до восьмого колена и потомки до шестнадцатого колена заболеют лихоманкой и умрут.
3. Как выбьем у начальства черные гробы, по одному на каждого заразного, распределять их будут Дин Юэцзинь и Цзя Гэньчжу, а если кто останется недоволен, во-первых, никакого гроба не получит, а во-вторых, мы всей деревней пойдем сажать на елду его предков до восьмого колена и потомков до шестнадцатого колена.
4. Никому не разрешается по личному почину присваивать себе школьное имущество, все желающие попользоваться имуществом прежде должны получить согласие Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзиня; если кто будет втихаря присваивать себе школьное имущество, тому умирать злой смертью, а могиле его быть разграбленной.
5. Все, чьи действия так или иначе затрагивают общественные интересы, должны заручиться согласием Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзиня, получить от них справку с казенной печатью. Без справки с печатью динчжуанского селькома ни одно решение
