Фасолевый лес - Барбара Кингсолвер
– Нет.
По крайней мере, мама не забыла спросить про Черепашку.
– У нее все превосходно, – сказала я. – Трещит без умолку.
– Это она в тебя. Ты тоже не сразу начала, но уж потом тебя было не остановить.
Я удивилась, причем тут это. Все вели себя так, словно Черепашка была моя плоть и кровь. Какой-то получался заговор.
Лу Энн страшно хотела узнать все подробности предстоящей свадьбы, которых я не знала и знать не хотела.
– Каждый заслуживает свою порцию счастья, Тэйлор, – не отставала от меня Лу Энн. – А что у нее еще есть?
– У нее есть я.
– Нет тебя у нее, ты тут сидишь. Аризона для нее – все равно что Тайвань.
– Я всегда думала, что перевезу маму сюда. А она даже не посоветовалась со мной – раз, и уже решила выскочить за этого человекообразного красильщика-ремонтника!
– Ты просто ревнуешь.
– Это так смешно, что я забыла расхохотаться.
– Когда мой брат женился, – сказала Лу Энн, – у меня было ощущение, что он нас бросил. Просто однажды прислал нам письмо с крохотной фотографией – единственным, что мы там разглядели, были собаки. И сообщил, что женится на девушке по имени Волчица-Которая-Охотится-С-Первыми-Лучами-Солнца.
Лу Энн зевнула и передвинулась к краю скамейки – так, чтобы ее руки оказались на солнце. Она решила, что слишком бледна, и теперь хотела загореть.
– Бабулю Логан едва не хватил удар. И она все спрашивала: а эскимосы – это тоже люди? Думала, что они наполовину звери. А что тут еще подумаешь, когда у девушки такое имя? Но я привыкла. Мне даже нравится представлять, как он там живет на Аляске, и у него такие маленькие дочки, и все в больших меховых шубах. У меня даже в голове засело, что он там живет в снежной хижине-иглу, но уж это я, наверное, выдумываю.
Мы сидели с детьми в Рузвельт-парке, прозванном соседскими детьми Грязьвельт-парком и даже Пёс-Сральт-парком. Честно говоря, там и вправду было ужасно. Всего парочка дающих жидкую тень тополей с уродливо торчащими мертвыми ветвями да тощая пальма, настолько долговязая, что тень ее падала на крышу какой-то фабрики, дымящей в квартале от парка. Хилая травка пробивалась пучками между плешинами утоптанной земли – очень похоже на шкуру чесоточной собаки, а вокруг каждой мусорки созвездием раскинулись поблескивающие обертки от жевательной резинки.
– А ты посмотри на это с другой стороны, – говорила Лу Энн. – По крайней мере, в ней еще остался запал. Для моей мамы, сдается мне, как только папа умер, жизнь кончилась. Ты не поверишь, они даже заказали надгробный камень на двоих. Отец – справа, а слева уже выбито мамино имя. «Айви Луиза Логан. 2 декабря 1934 года —»… А дальше – пустое место. Каждый раз, когда я вижу это надгробие, у меня мурашки по коже. Как будто оно просто ждет, пока она закончит тут дела, и тогда можно будет заполнить пробел в надписи.
– Звучит так, будто она уже опустила одну ногу в могилу, – сказала я.
– Если бы мама снова вышла замуж, я бы на ее свадьбе сплясала джигу. Чокнулась бы от радости. Может, тогда она перестала бы приставать ко мне с просьбами вернуться к ним с бабушкой.
Дуайн Рей закашлялся во сне, и Лу Энн несколько раз покачала его прогулочную коляску. Черепашка копала землю пластиковой лопаткой, которую ей подарила Мэтти.
– Капуста, капуста, капуста, – повторяла она.
– Я даже знаю человека, который был бы от нее без ума, – сказала Лу Энн. – Тебе когда-нибудь попадался тот дядька, что продавал в центре овощи из грузовика?
Но, увы, Черепашке не суждено было поговорить с Бобби Бинго об их общем интересе к овощам. Тот исчез. Наверное, сбежал с чьей-нибудь матерью.
– Вряд ли твоя мать пошла бы замуж за Гарланда Эллестона, – сказала я, возвращаясь к своей больной мозоли.
– Конечно, нет! Этого красавчика уже захомутали.
– Лу Энн, тебе бы все шутить.
– А что делать? Я не возражала бы, если бы моя мать вышла даже за мусорщика.
– Но Гарланд Эллестон! Он же…
У меня едва не вырвалось «он же нам никто», но, конечно, я не это имела в виду.
– У него бородавки на локтях и брови сходятся на переносице.
– Чесслово, Тэйлор, ты говоришь о мужчинах так, словно они – какой-то заусенец, ошибка эволюции. Тебя послушать, так подумаешь, что они созданы лишь для того, чтобы писсуары не стояли без дела.
– Да нет, это не так. Мне нравится, например, Эстеван.
При этих словах мое сердце подскочило. Я прекрасно знаю, как бы это выглядело на электрокардиографе – две маленькие вершинки и одна большая.
– Этот уже нашел свою половину. Кто еще?
– Я не обязана гоняться за каждой ширинкой, которую увижу на горизонте.
– Кто еще? Я от тебя не слышала ни одного доброго слова о твоих бывших.
– Ради Бога, Лу Энн, во всем округе Питтмэн не было ни одних штанов, стоящих того, чтобы мы их обсуждали. Поверь мне на слово. За исключением одного учителя биологии. Правда, главным его достоинством были чистые ногти.
До этого момента я до конца не осознавала, насколько ограниченным был выбор в Питтмэне. Бедная мама! Если бы только я смогла вытащить ее в Тусон.
– А где я, по-твоему, выросла? Думаешь, в Париже?
– Но ведь и ты, Лу Энн, не поладила со своими, с местными. Отправилась на Дикий Запад, за парнем с родео.
– Да уж, повезло, так повезло!
– Ну, по крайней мере, у тебя есть Дуайн Рей.
Я вспомнила, как мама называла меня своей самой удачной сделкой на берегах Миссисипи.
– Ох, Тэйлор, но если б ты только знала, какой он был красивый.
Лу Энн закрыла глаза и повернула лицо к солнцу.
– Первый раз, когда я его увидела, Анхель стоял, опираясь на ограду, как тот тип из рекламы «Мальборо»: руки в боки, одна нога в ковбойском сапоге – на нижней перекладине. Просто жевал спичку и ждал, когда выпустят следующего быка. И знаешь, что еще?
Она выпрямилась и открыла глаза.
– Что?
– Как раз в этот момент на ринге какой-то парень устанавливал новый мировой рекорд, пытался удержаться на быке. И все орали и швыряли на арену что попало, а мы с моей подружкой Рэйчел видели родео в первый раз в жизни, и нам казалось, что это самая крутая и дикая вещь с тех пор, как Элвис Пресли пошел в армию. Но Анхель даже не повернулся в ту сторону. Он, прищурившись, глядел на
