Фасолевый лес - Барбара Кингсолвер
Та, что помоложе, вела ту, что постарше, которая, в свою очередь, несла за ручку портативный телевизор, немного покачиваясь, словно в руке у нее была перегруженная сумка. Я бросилась навстречу, чтобы помочь, и пожилая дама вздрогнула, когда почувствовала, как тяжесть ушла у нее из руки.
– Боже мой, – охнула она. – Мне уж показалось, что у него выросли крылья.
Она сказала, что ее зовут Эдна Мак.
С виду она мне понравилась. У нее были коротко стриженые седые волосы и крепкие жилистые руки, а одета она была полностью в красное – включая яркие лакированные туфли.
– Очень приятно, – отозвалась я. – Как мне нравится ваш стиль. Красный – мой любимый цвет.
– Мой тоже, – отозвалась Эдна.
На миссис Парсонс было платье, в котором прилично было бы пойти и в церковь, и плоская белая шляпка с пыльным бантом из вельветина. Она показалась мне не слишком дружелюбной, впрочем, мы пока просто суетились, стараясь как можно быстрее включить телевизор. Я даже не знала, какой канал мы ищем, пока на экране не появилось лицо Мэтти – в черно-белом цвете оно выглядело непривычно.
Она говорила о чем-то, что касалось ООН и прав человека, и о том, что у нас есть законные обязательства принимать людей, чья жизнь находится в опасности.
Человек с микрофоном, пришпиленным к галстуку, спросил, есть ли у нас для этого законные средства, и еще что-то про убежище. Они стояли возле кирпичного здания, перед которым рос ряд короткоствольных пальм. Мэтти сообщила, что из тысячи с чем-то подавших заявления гватемальцев и сальвадорцев только половине процента был разрешен законный въезд, причем эти люди оказались родственниками диктаторов, а не теми, кому действительно было нужно спасать свою жизнь.
Затем камера показывала, как Мэтти разговаривает с корреспондентом, но уже без звука, а мужской голос за кадром сообщил, что Служба по иммиграции и натурализации на прошлой неделе депортировала двоих нелегальных иммигрантов, женщину и ее сына, обратно в Сальвадор и что, по «заявлению» Мэтти, их забрали в тюрьму сразу же с трапа самолета, а позже нашли мертвыми в сточной канаве. Мне не понравился тон этого дядьки. Я не знала, откуда у Мэтти эти сведения, но, если она об этом говорила, то, значит, все обстояло именно так.
Правда, сосредоточиться мне не дали. Миссис Парсонс все это время говорила, что не может сидеть в определенном типе кресел, потому что у нее «шалит спина», а потом в гостиную влетела Лу Энн и воскликнула:
– Черт побери! Да их нет дома!
На что миссис Парсонс, фыркнув, ответила:
– А мы здесь, если вам угодно.
– Какую программу вы хотите посмотреть? – спросила Эдна. – Я надеюсь, мы не испортили вам удовольствие тем, что опоздали?
– Как раз ее мы и посмотрели, – сказала я, хотя ответ мне самой казался совершенно нелепым. Каких-то тридцать секунд, и все закончилось.
– Это была наша приятельница, – объяснила я.
– Все, что я поняла, – сообщила миссис Парсонс, – так это то, что там у них какие-то проблемы с незаконной иммиграцией и торговлей наркотиками.
И тут же попросила:
– Милая моя! Мне нужна подушка под спину, а то завтра мне не встать с постели. Кстати, ваш кот только что нагадил в соседней комнате на ковре.
Я бросилась на поиски подушки, а Лу Энн – к коту, и тут я поняла, что все это время другие наши гости, Эсперанса и Эстеван, одиноко сидят на оттоманке, выключенные из общего движения. И я сказала, обращаясь к Парсонсам:
– Познакомьтесь! Это наши друзья…
– Стивен, – представился Эстеван. – А это – моя жена Хоуп.
Для меня это было что-то новенькое.
– Очень рада, – сказала Эдна.
Миссис Парсонс спросила:
– А это голое существо принадлежит им? Похожа на маленького дикого индейца.
Она говорила о Черепашке, которая совсем не была голой – просто на ней не было рубашки.
– У нас нет детей, – сказал Эстеван. У Эсперансы сделалось такое лицо, словно ей дали пощечину.
– Это моя девочка, – сказала я. – И она действительно маленький дикий индеец. Почему бы нам не сесть за стол?
Я подхватила Черепашку и отправилась вместе с ней на кухню, оставив Лу Энн разбираться с ними самостоятельно. Почему она звала эту старую колоду милой дамой, было за пределами моего понимания. Я закончила последние приготовления, которые, как было сказано в рецепте, хозяйке требовалось сделать «прямо на столе в шипящем воке, на глазах у восхищенных гостей». В каком еще на фиг шипящем воке. Кто, по их мнению, читает эти журналы?
Минутой позже в кухню пришла Эсперанса и молча принялась помогать накрывать на стол. Я тронула ее руку и сказала:
– Мне очень жаль.
Только тогда, когда все расселись за столом, я смогла рассмотреть наших соседок. То, что у них не было времени нарядиться к ужину, позволило мне многое о них узнать (хотя, конечно, миссис Парсонс успела напудрить нос и отыскать белую шляпку). У Эдны даже шпильки были красные, по две над каждым ухом. Я даже не знала, где сейчас можно купить такие штуки. Только, наверное, в бытовых товарах. Мне почему-то хотелось думать, что Эдна нашла их на стойке рядом с фиолетовыми заколками и резиночками под «Орео» и воскликнула:
– Взгляни, Виржди Мэй! Какие милые красные шпильки! И мой цвет!
Сама же Вирджи Мэй относилась к тем дамам, которые проходят мимо полки со спринцовками, высоко задрав нос, а потом читают лекцию о нравственности молодым людям, что продают на кассе презервативы.
Эстеван между тем достал упаковку, в которой оказались деревянные палочки для еды – штук двадцать в целлофановом мешочке, на котором виднелись черные китайские иероглифы.
– Счастье посудомойки! – произнес он, протягивая каждой из нас по паре палочек. – Используете один раз, а потом выбрасываете.
Я удивилась, откуда он узнал, что у нас сегодня именно китайское блюдо, но потом я вспомнила, что пару дней назад пересеклась с ним в магазинчике Ли Синг, где мы с хозяйкой обсуждали нечто под названием «древесные грибы». Они упоминались в рецепте, но у меня в отношении еды свои принципы.
– Посудомойка благодарит вас, – произнесла я.
Лу Энн тем временем отодвинула свою пару палочек подальше от Дуайна Рея, который хотел наложить на них лапу, и я буквально услышала слова: «выколет себе глаза», хотя она их и не произносила. Обиженный Дуайн Рей принялся вопить, и Лу Энн, извинившись, отправилась его укладывать.
– Это
