Домочадец - Сергей Юрьевич Миронов
По обыкновению Вальтер налетел неожиданно, как вихрь. Он выскочил из-под неподвижной тёмно-синей портьеры, за которой подразумевалось окно, а оказалась потайная дверь, – и устремился к нам своей шумной летящей походкой. Он был в умопомрачительном чёрном смокинге, ослеплявшем сочностью и простотой цветового минимализма. Явно возбуждённый, приглаживая на ходу волнистую играющую седину, он был похож на дирижёра симфонического оркестра. Бордовая замшевая бабочка, плотно прилегающая к шее, подчёркивала его главенствующий, заоблачный статус в ряду приглашённых предпринимателей. Вальтер отвесил несколько лёгких поклонов особам, наиболее приближенным к его незаурядной личности, и по-отечески обнял нас, вклинившись между мной и Анжелой. По моей щеке проскользнула прядь его белых волос с едва уловимым фиолетовым отливом.
– Дорогая! Ты уже поздравила своего замечательного сына со знаменательным событием? – громко спросил Вальтер и, не выпуская наших рук, восхищённо осмотрел нас с ног до головы. – Вы выглядите сегодня прекрасно.
– О да, милый! – воскликнула Анжела. – Поздравила и благословила.
Анжела и Вальтер недолго восторгались моим абстрактным талантом. О том, что это коммерческое мероприятие имеет строгий регламент, Вальтер вспомнил, когда в зал в сопровождении своих ассистентов вошла фрау Боргхоф. Она была организатором всей этой жуткой затеи и имела непосредственное отношение к администрации игорного дома. Вальтер провёл с ней последнюю установочную беседу, и она – пожилая худощавая женщина в строгом сером костюме – удостоила меня квёлым безжизненным взглядом. Не закончив беседы с госпожой Боргхоф, Вальтер позвал нас к микрофону, как по заказу возникшему в центре зала. Это значило, что парные прогулки вдоль моих абстрактных миров подошли к концу и некоторым эстетствующим предпринимателям предстояло, надев очки в дорогой оправе, приступить к изучению прайс-листов на мои картины.
Тем временем Вальтер дал повторную отмашку Анжеле, и она, напутственно похлопав меня по плечу, вновь поманила меня в центр зала быстрым движением глаз, «упакованных» в бирюзовые влажные линзы, и я, весь охваченный необъяснимым жгучим изнутри ужасом (или восторгом?), сдвинулся с места и, с трудом разгибая окаменевшие колени, направился к никелированному дистрофичному микрофону, у которого мне предстояло держать речь после вступительного слова Вальтера. Те семь шагов от своей любимой картины из цикла «Фрагменты» на паркетный эшафот дома азартных развлечений я проделал с надуманной уверенностью молодого художника, до неприличия гордого тем, что его карьерный взлёт начался с такого солидного места. Так думали и гости Вальтера, затаившиеся в немых выжидательных позах, мусоля в руках мелованные прейскуранты. Некоторые из приглашённых впервые за весь вечер обратили на меня внимание и теперь вкрадчиво перешёптывались в предвкушении услышать перевод моего выступления в блестящем исполнении Анжелы.
Вальтер кратко представил меня притихшей аудитории. Он объяснил, почему именно меня он пригласил в Гамбург. О наших родственных связях он умолчал, хотя у всезнающих бюргеров на сей счёт, как мне показалось, имелись кое-какие сведения. Ну да бог с ними, с бюргерами. Гораздо важнее мне было услышать от Вальтера то, что он, неплохо владея историей развития абстракционизма, сумел объяснить всем, что в моих работах его привлекла мягкая, весьма непопулярная лирическая струя в беспредметном искусстве. Этот важнейший, фундаментальный факт моего развития Вальтер прекрасно усвоил из нашего дивногорского общения и теперь делал на этом упор, давая понять флегматичной аудитории, что только ему известны и он первым обратил внимание на прогрессивные, созидательные потоки в молодом российском искусстве, нуждающемся в немедленной финансовой поддержке. Вальтер приятно удивил меня своей бурной эмоциональной речью. Но нотки оправдания всё же звучали в его уверенном быстром голосе – он пытался убедить тех, кто смотрит на мир реальным фотографическим взглядом, что эта выставка для них не вредна и потому, задаваясь целью вписать одну из представленных здесь картин в свой продуманный до мелочей интерьер, не следует руководствоваться классическим правилом потребителя «нравится – не нравится»; он призвал к поиску иных, чувственных способов восприятия картины, и это, по его словам, открывало абсолютно новое видение произведения искусства как декоративной составляющей интерьера.
После пространного выступления Вальтера взявшей слово фрау Боргхоф ничего не оставалось, как назвать проект господина Шмитца стопроцентной удачей. Это её утверждение зафиксировала мощная вспышка одного из двух фотографов, гордо державшихся весь вечер в стороне от эпицентра событий. Фрау Боргхоф, похоже, уже смирилась с тем, что я – коротко остриженный юноша с обиженным лицом и грустными глазами – и есть тот самый талантливый, разрекламированный Вальтером художник, картины которого ей предстояло распродать. Смысл её расчётливой, хорошо продуманной речи заключался в откровенном призыве покупать мои картины. Но собравшейся в факельном зале публике, по-моему, не стоило растолковывать планов устроителей выставки – всё и так было ясно заранее, ибо в этом заведении принято было легко расставаться с наличностью в кошельках. Сюда приходили отдыхать и питаться, но и искусство салонных художников, представленное в изобилии на втором этаже, служило для чьих-то вкусов не меньшим раздражителем, чем сочный кусок горячей телятины в густых капельках жира, жадно запитый баварским пивом.
Я искоса поглядывал на Анжелу. Она стояла рядом с Вальтером, инсценируя образцовое семейное благополучие, и мне становилось жутко при мысли о том, что она вновь близка к тотальному одиночеству и жизненным неурядицам в самых крупных масштабах. Но вряд ли она разделяла мои опасения. Бирюзовый блеск её глаз хоть и был притушен тонким панцирем линз, но всё же оставался блеском живой немеркнущей надежды, и это, возможно обманчивое чувство, несколько успокаивало меня, и я решил преждевременно не разъединять их судьбы – её и Вальтера.
Тем временем фрау Боргхоф закончила свою речь и в неестественной тишине, воцарившейся в зале, повисло напряжённое ожидание следующего выступления. Я выделился из своего окружения и провожаемый напутственным взглядом Вальтера с лихорадочной дрожью в конечностях добрался до освободившейся «трибуны». В самый ответственный момент, когда я вознамерился поблагодарить организаторов выставки за их внимание к моему противоречивому труду, мне вдруг стало неловко за мой комичный внешний вид. Про тесный пиджак я уже не думал. Меня тревожили прогулочные вельветовые туфли, купленные позапрошлым летом в Гостином дворе, которые странным образом довершали и без того мой нелепый вид. По недосмотру Франца эти стоптанные бывалые башмаки не попали в мусорный контейнер после того, как им на смену должны были прийти парадные туфли. Вальтер и фрау Боргхоф внимательно слушали мои благодарственные пассажи в адрес устроителей выставки. Немного освоившись с ролью виновника тихого торжества, я пустился в историю
