Домочадец - Сергей Юрьевич Миронов
Вечерние разговоры велись за пивом под сухой дикторский басок из информационных телепрограмм. Я не участвовал в этих сонных беседах. Я ждал, затаясь в углу своей комнаты, долгожданного события, окутанного сплошными противоречиями и жуткими домыслами.
Франц заехал за мной в половине десятого. Первым делом он поинтересовался, хорошо ли я спал и, услышав утвердительный ответ, хотя на самом деле я спал неважно, попросил показать ему мой костюм, приготовленный к открытию выставки. Он пояснил, что тем самым выполняет поручение Вальтера и ему позволено одеть меня на его усмотрение, если гардероб мой внушит ему недоверие. Так и случилось. Румяный рыжеволосый Франц, насквозь пропахший стиральными порошками и ополаскивателями, подверг осторожной критике мой английский пиджак, сославшись на то, что борта у подобных моделей сейчас делают гораздо уже. К тому же, по его словам, пиджак мой имел весьма дешёвый вид. Навести порядок на голове он тоже мне посоветовал. При этом Франц демонстративно провёл растопыренной пятернёй по своим нагеленным, торчащим коротким ёжиком волосам. Я быстро оделся и завязывал шнурки вельветовых туфель на сплошной каучуковой подошве, когда он от удивления даже вскрикнул, что в речевом эквиваленте звучало приблизительно так: «А вот самого главного я чуть было не заметил!» Я посмотрел на остроносые туфли Франца, которым для пущей убедительности не хватало ковбойских шпор и лёгкого налёта пыли, и подумал, что эклектичный вкус моего гида по Гамбургу может мне только навредить. Блуждание по магазинам и визит к парикмахеру Франц предложил отложить на вторую половину дня. Сначала ему было велено отвезти меня в галерею.
Выставочный зал (именно зал, а не галерея) находился на втором этаже четырёхэтажного особняка. Фасад его вплоть до второго этажа был облицован красным гранитом. Высокое мраморное крыльцо утопало в цветах. Здесь же, у резной дубовой двери, присущей игорным заведениям, висели латунные вывески, свидетельствующие об увеселительной направленности учреждений, расположенных в роскошных залах. Были тут ресторан, казино, бильярдная, кегельбан.
Мои картины Вальтер разместил в цветастом, дымном хаосе дорогого веселья. Следуя за Францем на второй этаж, я тщетно пытался понять, зачем он это сделал. Очевидно, соседство моих картин с аудиторией, вовлечённой в игровой азарт и в паузах между подходами к рулетке набивающей животы экзотическими фруктами, Вальтер считал весьма почётным для молодого неизвестного художника. Ресторанный зал я мог наблюдать с балкона второго этажа. Балкон опоясывал зал по периметру и захватывал три бильярдных стола. Мои картины в широких тёмно-коричневых рамах висели на стене, противоположной центральному входу в здание. Подняться на балкон можно было по мраморным ступеням прямо из ресторана. Продолжение выставки следовало искать в соседнем зале. Его главными достопримечательностями были огромная театральная люстра с гирляндами, массивный фриз под сводчатым потолком, каскады средневековых факелов на бордовых стенах. Я не находил объяснения древней аристократической нелепице, окольцевавшей мои несчастные творения. У каждой своей работы я замирал с напрасной надеждой на то, что эта картина не имеет ко мне никакого отношения и я – не больше чем изголодавшийся бизнесмен, поднявшийся на балкон в томительные минуты ожидания заказного блюда. Франц метался от одного моего ночного детища к другому, плавно скользя по глазуристому паркету, как фигурист, и вдруг отходил, точнее, отскакивал к перилам и оттуда обозревал сразу несколько картин, гладя указательным пальцем красноватый подбородок, поросший мелкой вьющейся щетиной. Ему явно импонировала вся эта затея с чудовищным выбором места проведения выставки. Ну разве могло раздражать новоявленного, уверенного в себе бюргера, переросшего пошлые ночные клубы Репербана, это солидное заведение, шуршащее по вечерам несметными бумажными ресурсами в портмоне из крокодиловой кожи?
Глупец, я вдруг показался себе до отвращения наивным. Меня вместе с моим выстраданным мирком внесли дополнительным пунктом в развлекательную программу злачного заведения, в то время как для своих картин я желал всего лишь просторного зала с хорошей подсветкой. Мне нужны были однотонные светлые стены и покой, отчуждённость выставочного пространства от бурного кипения жизни. В реальности же я получил выставку-продажу в игорном доме. Меня утешало лишь то, что завтра я увижу Анжелу. Она не могла не прийти. Для Вальтера привод моей матери на открытие выставки был делом чести.
– Ну как тебе зал? – Франц выскочил из– за колонны и дёрнул меня за рукав так, что я моментально прекратил свои невесёлые раздумья.
– Впечатляет, – сказал я. – Но более всего мне нравится вечерняя атмосфера в этом доме и запах жареного мяса, прекрасно уловимый с балкона.
Франц не понял подвоха и планово заулыбался, сочтя мой выпад благодарностью юного художника, возведённого Шмитцем в ранг баловня арт-фортуны.
– Ты можешь неплохо заработать, – как бы случайно предупредил меня Франц. – Я видел прайс-лист на твои картины. Цены там – о-го-го! Выше средних. И это при том, что ты пока неизвестный художник. Пока, – лукаво уточнил Франц. – Публику здесь цены особо не тревожат. Нам, кстати, пора за покупками.
Франц рванул с места так, что я, не готовый к его водительским выкрутасам, впечатался в кожаную спинку сиденья. За черноватым стеклом замелькал, распадаясь на уличные массовки, деловой Гамбург. Торговые центры, объёмные вывески банков и страховых агентств, отели, монотонный ползучий поток встречного транспорта – всё это жило в каком-то собственном лихорадочном ритме, до понимания которого нужно было дорасти, а однажды поняв – ничего не оставалось, кроме того как принять его или отвергнуть. Но что-то в этих сценах внешнего индустриального благополучия не вязалось с моими тепличными представлениями о всеобщем западном процветании, разработанном, как и автомобиль Франца, под нешуточные возможности состоятельных потребителей.
Со словами «настало время заняться твоим имиджем» Франц выпорхнул из лимузина и бросился мне навстречу, крепко схватив под руку, словно своего любовника. На пешеходной улице, вдоль которой с обеих сторон тянулись торговые центры, Франц ещё сильнее вцепился в мой локоть, почуяв непростое отношение своего подопечного к обновлению гардероба. Я решил не сопротивляться воле моего имиджмейкера. Мне хотелось быстрее вырваться из-под его плотной опеки, к тому же я испытывал сильнейшую потребность побыть одному накануне встречи с Анжелой. Потому я покорно проследовал за Францем в первый попавшийся бутик и с невозмутимым спокойствием примерил чёрный бархатный пиджак английского покроя. Франца ничуть не задело, что пиджак оказался сильно зауженным в талии, и он преподнёс мне на вешалке чёрные брюки, горя страстным желанием собственноручно «выкроить» мой салонный образ. Брюки более-менее подошли, хотя по отношению к приталенному пиджаку были широковаты по всей длине, но я «не заметил» и этой «неброской» диспропорции и дал Францу отмашку из раздевалки, на что он, несколько раз обмеривший меня с ног до головы
