Невозвратный билет - Маша Трауб
Елена стала ездить с Ларисой Витальевной в качестве переводчика. И переводила куда лучше и грамотнее, чем говорила глава делегации. Многое добавляла от себя. Для нее это было наслаждением, даже творчеством. То, что Лариса Витальевна, откровенно говоря, попросту врет, Елена догадалась почти сразу. Дурой она точно не была. Но благодаря деньгам, которые вдруг полились пусть не рекой, но стабильным ручьем, она смогла пристроить маму в приличную частную лечебницу для пожилых людей – обычный дом престарелых, которому дали более благозвучное название. По сути же ничего не изменилось. Старики там умирали быстрее, чем даже ожидали родственники. Елена успокаивала себя мыслью, что маме было уже все равно, где находиться, что есть и пить, кто с ней рядом. Она давно никого не узнавала. Здесь же, под действием уколов, она пребывала в полуовощном состоянии. У Елены если и просыпалась совесть – нельзя же так откровенно обманывать людей, – то быстро засыпала. Она наконец могла жить свободно – пробовать фрукты, про которые читала в книгах, покупать книги и журналы на английском, разговаривать с носителями языка, смотреть кино, новости. К тому же она вдруг поняла, что еще не все потеряно для личной жизни – за границей на нее обращали внимание мужчины, делали комплименты, приглашали в рестораны. Елена открыла для себя радость шопинга и, возвращаясь из поездок, неизменно производила фурор в своем бюро переводов. Впрочем, из бюро она вскоре уволилась. Ее английский, особенно разговорный, стал слишком хорош для этого места. Она вдруг оказалась, можно сказать, уникальным специалистом – знала разговорный английский, могла обсудить новинки книг и фильмов, новости. Елена начала работать переводчиком в посольствах и на международных конференциях, куда попала по протекции Катиной мамы. Та как раз не могла найти достойного, точнее «современного» переводчика, а не того, кто владеет книжной речью, но теряется, не зная, как перевести сленг. Языки тогда менялись так же быстро, как менялась жизнь. Словари не поспевали за новыми речевыми оборотами, аббревиатурами и уж тем более молодежной лексикой.
Почему организация, которую создала Лариса Витальевна, просуществовала так долго? Она сама отвечала на этот вопрос, хохоча: «Да пока они разберутся, кто мы такие и откуда приехали, все сто раз изменится». Так и получилось, кстати. Советский Союз стал Российской Федерацией. Лариса Витальевна из эколога превратилась в героиню. Пока в России происходило бог знает что, она занималась детьми и морковкой, выращенной без пестицидов. Просто святая женщина. Благо на все вопросы о политике отвечала Елена.
Но я думаю, все это держалось лишь потому, что мы, дети, никому не были нужны. И оказались в своего рода детском доме, где о нас хоть кто-то заботился, кормил, поил, выдавал футболки и шорты, чтобы мы выглядели «командой», что ценилось зарубежными «коллегами». Взамен мы должны были улыбаться, произносить зазубренную речь, отвечать на одинаковые во всех поездках вопросы одинаковыми ответами – Елена занималась с каждым из нас, и мы поражали взрослых прекрасным произношением и богатой речью. Пыль в глаза научились пускать мастерски. А что еще нужно на неделю поездки? Когда нас спрашивали, когда мы сможем приехать еще раз, отвечали: «Не знаем, от нас мало что зависит». И не лукавили. Принимающая сторона кивала, думая, что речь идет о политике, смене режима, нестабильной ситуации в стране. Но мы, дети, говорили о себе. Сколько еще мы будем нужны Ларисе Витальевне? Да, это был своего рода стокгольмский синдром. Мы ненавидели нашу руководительницу до трясучки, ненавидели отвечать на вопросы и ездить по фермам и огородам, рассказывая, как получили урожай огурцов и помидоров в собственноручно построенном парнике, как выращиваем петрушку, укроп и лук на грядках и как собираем небывалый урожай яблок, а в свободное от школы время ходим по паркам и лесам, убирая мусор. Еще всей душой переживаем за озоновый слой атмосферы, озоновые дыры, космический мусор и таяние ледников. Ну и, конечно, за редких животных, которые находятся на грани уничтожения. Врать мы научились не моргнув глазом. Не врали мы разве что про ежегодный сбор макулатуры, который все еще устраивался в школах в обязательном порядке. Впрочем, все сомнения в нашей искренности развеивались на первом же ужине или обеде: мы таращились на брокколи – о существовании такой капусты никто из нас и не подозревал. Зарубежные экологи заливались слезами, увидев, что мы не знаем, как есть киви – этот фрукт мы тоже видели впервые в жизни. На кресс-салат, латук, рукколу мы без всякой наигранности смотрели, выпучив глаза. Конечно, после этого Лариса Витальевна получала деньги на развитие экологического движения в Советском Союзе, то есть в Российской Федерации, или как теперь называется ваша страна? Чтобы дети узнали, как выращивать рукколу и что такое сельдерей и спаржа. Узнали и рассказали остальным детям и подросткам. Мы же не могли сказать, что в наших овощных магазинах помидоры не каждый день появляются, а картошка продается только черного цвета. И не от земли. А потому что такая уродилась – с червоточинами. Лариса Витальевна велела нам молчать про то, что наша морковка не такая хрумкая и задорная, с пышными яркими листьями, а скукоженная, мягкая, пролежавшая в подвале, сто раз замороженная и размороженная. Она не хрустит. Ее жуешь как бумагу. В ней даже вкуса не осталось. И что за колбасой нужно отстоять очередь, дожидаясь пока ее «выбросят» – откроется ставня подсобки, продавщица именно что выбросит несколько кусков и снова захлопнет ставню. Народ кинется хватать куски, и не важно, какая именно колбаса – надо брать.
– Себе по голове постучи! – открывает ставню продавщица и вопит на женщину, которая решила узнать, будет сегодня еще
