Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
– Да, я тоже заметила, там птичка, – отозвалась Кира.
Марина вздрогнула. Ещё не хватало, чтобы она начала произносить свои мысли вслух!
В дверях появился Логинов в спортивной куртке, с ключами от машины на пальце.
– Феликс! – Марина встрепенулась, подошла к нему, обвила руками его шею. – Может, не поедешь?
– Ну что ты, родная! Надо ехать, сама знаешь. Зато завтра мы целый день будем вместе.
– Да, я понимаю. – Вгляд её потух.
– Ну, ну, Мышка, – шепнул он ей. – Мы же договорились, ты проведёшь немного времени с Кирой. Я слышал краем уха вашу милую болтовню. Уверен, вы подружитесь.
Логинов взглянул на Киру, мгновенно ему улыбнувшуюся одними глазами, по-собачьи преданными, ощутил, как вздрогнули плечи Марины в его руках и как холодны её ладони, и сразу понял: нет, подругами им не быть.
Марина проводила его до машины, что раньше делала редко, ещё раз обняла, ткнулась лбом ему в плечо, будто прощалась не на пару часов, а по меньшей мере на неделю.
– Феликс, она мне не нравится. Выспрашивает всё…
– Марина, – твёрдым голосом ответил Логинов, – относись к ней как к врачу. Она и есть будущий врач.
– Но я не больна! – жарко возразила она. – Да, ты настоял, чтобы у меня была компаньонка, но, уверяю тебя, мне самой с собой не скучно.
Логинов вздохнул. Этот разговор происходил между ними уже неоднократно. «Я не больна. Я не скучаю…»
– Мышка, пожалуйста, прошу тебя! Просто делай то, что я тебе говорю, ладно? Ты же согласилась с тем, чтобы рядом был кто-нибудь, пока меня нет.
«Ложь. Мне никто не нужен и ты знаешь это!» – хотела сказать она, но Логинов уже закрыл дверь автомобиля.
Подождав, пока машина скроется за воротами, Марина вернулась в дом. Было неимоверно одиноко, особенно в присутствии чужой девицы на кухне, и одиночество это сидело в ней набухшим сугробом – внутри, под сердцем, и сверху, и у горла…
Кира… Вот ещё свалилась на голову! Но муж попросил быть с ней поласковей. Зачем ему это? Что он успел рассказать о ней Кире, какими словами? Что она знает?
Горячие тупые иглы вонзились в виски, а руки похолодели, кажется, ещё больше.
– Я собираюсь на прогулку, – медленно произнесла Марина, стараясь не глядеть на гостью.
Кира тут же вспорхнула и принялась одеваться.
Они вышли к пляжу, тихому и сонному, с кружевной стеклянной корочкой подтаявшего льда на сыром песке и редкими пятнами умирающего снега – серого, ноздреватого, с чёрным траурным кантом по контуру кучек, будто кто-то подпалил их. Ещё совсем немного – недели две-три, и деревья у набережной брызнут листвой. Сейчас же их худые угольные стволы вытянулись оголёнными проводами. Еловые ветви, толстые, как лапы породистого щенка, почти касались мокрой земли. Воздух был удивительно прозрачен и выверен до оптического идеала, словно отрегулировали чёткость в окуляре.
Марина куталась в широкий вязаный шарф и молчала, изредка кивая на какие-то реплики Киры. Больше всего ей сейчас хотелось побыть одной.
Точно услышав её мысли, Кира замолчала, и Марина была ей за это искренне благодарна.
Они остановились у кромки воды, схваченной белёсыми обветренными губами наледи. Впереди, насколько видел глаз, море было свободно и необыкновенно спокойно. Марина втягивала острую морскую взвесь ноздрями, не могла надышаться, чувствовала себя умирающим больным, которому поднесли живительную кислородную маску. Кира стояла рядом, свежая и красивая. Прекрасная. Преступно молодая. Марина вдруг посмотрела на неё глазами мужа и почти физически ощутила десятилетнюю разницу в возрасте между ней и собой. Логинов не святой, он вполне может увлечься ассистенткой, такой милой, услужливой и, конечно, доступной. Но, к некоторой доли своего удивления, ревности Марина совсем не испытала. Пусть тешится.
Конечно, она благодарна ему. За всё. За то, что вытащил из беды, когда она задыхалась в глубочайшей депрессии после гибели родителей, по сути – спас, ведь было уже кое-что припасено, чтобы заснуть и не проснуться. Он доказал, что можно, можно продолжать дышать. Он вернул ей её саму. Он сделал её жизнь комфортной, рядом с ним можно ни о чём не задумываться, просто жить, и всё. Превратиться в домашний овощ – он всё равно будет её обожать. И за что ей такое счастье? Ведь в глубине души она понимала, что не стоила того. Даже ребёнка была не способна ему подарить. Её тело, путь ещё крепкое и желанное для мужа, но пустое и омертвевшее внутри, каждую ночь говорило ей, что всё бессмысленно, нет и никогда не будет счастья в обладании друг другом. Всё временно, зыбко, будто взял у Бога в долг, а отдать не можешь. Нельзя бесконечно быть счастливым только от присутствия друг друга, в этом есть что-то гибельное. А любовь – слишком книжное слово, слишком затасканное.
Думая о муже, Марина снова и снова ловила себя на том, что в ней живёт неблагодарный монстр, притаился вот, растопырил локти под ороговевшей диафрагмой и медленно её пожирает. Чувство постоянной вины перед близким человеком – самый губительный яд. Если бы Логинов бросил её…
Марина остановилась. Подобные мысли ещё никогда не приходили ей в голову.
Если бы Логинов бросил… Наверное, это невозможно, но именно тогда она бы наконец стала жить. Гусеница бы проснулась, превратилась в бабочку, путь однодневку, пусть даже блёклую моль, но этот один-единственный свой день она прожила бы по-настоящему! Как? Неважно! Один день! Одной!
Феликс. Любящий, талантливый, идеальный… Его слишком, слишком, слишком много в её жизни! Это душит её, убивает, высасывает всю её без остатка. Поэтому так сухо внутри, пусто, скверно. Но ничего уже не изменить… Да и не хватит ей сил даже попытаться.
Марина по-рыбьи глотнула воздух ртом и мгновенно устыдилась своих мыслей. Ещё больше втянув голову в панцирь шарфа, она краешком глаза посмотрела на Киру. Не дай бог, сказала что-то вслух. Но Кира шла рядом, молчала, думала
