Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Однажды они поссорились. Логинов поехал проверить пациента в Гатчину, забыв мобильный телефон дома, и Марина, не дозвонившись ему, по его возвращении устроила сцену, обвинила в том, что, когда он нужен, его никогда нет и что она ему якобы надоела, приручил-поиграл-бросил, всё плохо, плохо. И несколько дней не брала трубку, когда Логинов звонил, – он был уверен, что она решила наказать его. «Пусть остынет», – решил он. Ему и самому нужна была пауза, короткая передышка в общении, хотя он знал, что не выдержит и трёх дней. Но через сутки ему позвонили.
– Феликс, здравствуйте. Я нашёл вашу визитную карточку. Помните, мы общались два месяца назад, вы приходили с Мариной Зайцевой ко мне на концерт?
Звонил один известный пианист, Ляминов, Маринин клиент. Логинов с трудом вспомнил, что в тот день как раз и была свадьба дочери Ляминова, и Марина должна была подготовить цветочные декорации и букет невесты, украсить какую-то арку и столы, навесить гирлянды…
– Понимаете, торжество через час. Уже прибывают гости, а цветов никаких…
Логинов с трудом сообразил, о чём твердит ему пыхтящий от возмущения пианист, а когда догадался, почувствовал, что сердце с ледяным зубастым звоном упало куда-то в желудок.
– Мы не можем до неё дозвониться. А ведь деньги заплачены. И праздник сорвётся…
Логинов не дослушал. Марина, конечно, была взбалмошной, капризной, но к работе она относилась ответственно, иногда даже чересчур, и представить, что она забыла или опоздала, было в принципе невозможно. Что-то случилось с ней. Что-то страшное.
Логинов судорожно набирал, один за одним, знакомые номера – родителей, подруг, сокурсников, цветочной базы, с которой она работала. Везде отвечали, что ничего не знают, советовали не паниковать. Телефоны родителей были вовсе отключены.
Не зная, что думать, Логинов испуганным зверем метался по городу, караулил её возле парадной, звонил в общее городское справочное по больницам – никаких следов. Он провёл мучительную ночь в машине, припарковавшись возле Марининого дома и глядя на тёмные глазницы её окон. А рано утром она позвонила сама и шершавым рогожным голосом без эмоций отрывисто произнесла:
– Их больше нет. Папы и мамы. Какой-то пьяный на БМВ. На Полюстровском. Машину разрезали, чтобы их достать.
– Ты где? – закричал в трубку Логинов.
– В Мечникова.
Он сорвался, понёсся через весь город в больницу. Марина сидела, сгорбившись, на дерматиновом топчане в приёмном покое и, зябко обняв плечи, чуть-чуть покачивалась, глядя в одну точку. Санитарка рассказала ему, что пыталась уложить бедную в процедурном кабинете, пока за ней не приедут, но та отказалась, сидит вот горемычная, качается.
Логинов поднял Марину на руки, отнёс в машину.
– Ничего, Мышка, мы справимся! Справимся!
– Ты больше не оставишь меня? – по-детски спросила она.
«Больше…» Он захлебнулся, подавил какие-то ненужные междометья и сипло выдохнул:
– Никогда, Мышка.
Других слов у него не было, только горьковатый комок у корня языка и бесконечная нежность к этой девочке. Вот так вот: он, врач, умеет разговаривать с пациентами в любой ситуации, а здесь все слова выпарились, улетели куда-то.
– Мы справимся, – только и мог выдавить из себя Логинов.
Не существовало на свете ничего, что бы он не был готов сделать ради неё в эту минуту.
Но «справиться» Марина не смогла. Тяжелейшая депрессия, длившаяся после похорон месяц, совершенно выпотрошила её. Марина похудела до прозрачной невесомости папиросной бумаги, рыжие волосы потускнели, стали похожи на соломенный голик. Разговаривать она отказывалась, большей частью лежала на кровати, отвернувшись к стенке, и Логинов, переселившийся к ней в квартиру на это время, настоял, чтобы её поместили в хорошую частную клинику под крыло профессора Станкевича.
То ли лекарства и уход сотворили чудо, то ли время, как всегда, оказалось лучшим профессиональным врачевателем, но недели через три Марина ожила. В день выписки она, ещё бледная, как-то по-особому посмотрела на Логинова и спросила:
– Куда ты меня отвезёшь?
– Домой, Мышка. А хочешь, поедем в хороший ресторан? Или в Сестрорецк, на залив? Всё, что ты хочешь.
– Нет, – спокойно ответила она. – Куда ты отвезёшь меня после свадьбы? Говорят, в Индии чудесно…
Марина смотрела на него лукаво, а он, как пластиковый бульдожик на автомобильной торпеде, лишь кивал. Ослышался ли?
– Или ты передумал на мне жениться? – снова спросила Марина и прижалась лбом к его плечу.
Логинов замер. И любовь, не вмещавшаяся внутри, давившая на лобные кости и рёбра большим натруженным кулаком, вырвалась из него пузырчатой пеной, как сбежавшее из ковшика молоко, – приподняв и уверенно сдвинув набок тяжёлую крышку.
Перемены, произошедшие с Мариной после свадьбы, сыгранной торопливо, без размаха, свойственного её клиентам, – по её же собственному желанию, – были потрясающими. Она превратилась в домашнюю послушную жену, улыбчивую и незлобивую. Точно нагулявшаяся и оторавшая своё кошка, ставшая в одночасье ласковой и охочей до человеческой руки. Логинов, ожидавший всякого, к такому оказался даже не готов. Он смотрел на жену и, каждый день ожидая коварного подвоха, отказывался верить реальности. Марину будто высосали всю целиком, а потом вдули другую Марину.
Станкевич лет десять назад рассказывал об одном своём пациенте по фамилии Ботвин, крупном бизнесмене, злобном и нахрапистом, проходившем некогда сразу по двум уголовным делам, но удачно отвертевшемся от грозившего ему срока. Бизнесмен этот как-то сорвался, взбрыкнул, выгнал из дома жену с детьми, уволил подчинённых, испортил отношения с уважаемыми в городе людьми, а когда осознал масштаб содеянного, заперся в кабинете с явным суицидальным намереньем. Но купленного «по случаю» за большие деньги макарова до виска так и не донёс – уснул на полдороге, уронив голову на кипу бумаг. Проспал Ботвин в летаргическом бульоне месяца полтора и вышел из него переродившись. Так из личинки насекомого выползает на сушу другое существо, преодолев все витки лабиринта. Заметно было сразу, что проснулся он другим человеком: тихим, бессловесным, почти что блаженным. Повинился перед всеми, продал бизнес и уехал с семьёй в глушь месить сапогами грязь и взлелеивать маленькое трёхкоровое молочное хозяйство. Его вкусы, привычки поменялись полностью, и даже манера речи и дикция стали иными. Жена его до сих
