Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга - Натан Иванович Варламов
Длительная борьба Артема с раком научила всех вокруг – включая его самого – тому, что всегда важно не терять надежду, какими бы невозможными ни казались события. Он длительно наблюдался у онкологов, которые нашли у него еще один независимый злокачественный процесс – лимфому Беркитта[88]. По поводу нее он тоже получал химиотерапию. Действительно, общаясь с такими людьми, понимаешь, насколько бывает сильна жажда жизни. Но что он делает у меня в отделении?!
Ремиссии пришел конец, однако я этого еще не знал. Пациента привезли с жалобами на кровохаркание и повышенную температуру тела. Он был очень интеллигентным человеком и постоянно извинялся, когда переспрашивал. Обследование началось с бронхоскопии, на которой визуализировалась культя нижнедолевого бронха. Шов был несостоятелен. И воздух, который вдыхал Артем, попадал в плевральную полость. Мы знаем, какой ужасный воздух вокруг, как много газа и других вредных летучих веществ нас окружает. Но мы забываем о бактериях, которые ежесекундно попадают в легкие. В случае Артема они попали в стерильную плевральную полость, где начали активно размножаться. Все это привело к основному диагнозу моих больных в отделении торакальной хирургии – эмпиеме плевры. Я поставил ему дренаж, и мы начали активно промывать полость. При введении антисептиков через дренаж он сразу начинал их выкашливать изо рта, потому что через культю весь раствор попадал в его трахеобронхиальное дерево. Делать было нечего. В слезах от кашля и с коричневым языком от повидон-йода он терпел ежедневные промывки.
Через неделю консервативного лечения температура нормализовалась. Но пациент продолжал жаловаться на выраженные боли. Я очень рано приезжаю на работу, и каждое утро он встречал меня с сигаретой во рту у приемного покоя. Лечение его было длительным и мучительным. Прошло две недели. Промывки были неэффективны, а он поймал нашу больничную синегнойную палочку. Это была пятница. Я, как обычно, принимал больных из поликлиники у себя в отделении, потому что не мог быть в двух местах одновременно, и забыл перевязать Артема. Он зашел в ординаторскую.
– Добрый вечер, – сквозь жуткие хрипы промолвил он.
– Артем! Я забыл, правда. Иди в перевязочную.
Он глубоко вздохнул, и я слышал влажные глубокие всхрипы.
– Стой, – сказал я.
– Чего? – тяжело вздыхая, тихо сказал больной.
– Давно так свистишь?
– Минут тридцать назад начал, пытаюсь откашляться, но ничего не получается.
– Ну ладно, иди, скоро подойду, – сказал я.
Я продолжил прием поликлинических больных. Ко мне забежала дежурная медсестра с криками, что пациенту плохо в перевязочной. Я ринулся в конец коридора с мыслями, что у Артема начался отек легких. Забегая в кабинет, увидел его лежащим на койке. Он вздыхал, как рыба, выброшенная на песчаный берег, из его рта и носа текла кровь – темно-алая, словно вишневый кисель. Больной продолжал кашлять и задыхаться от собственной крови. Мы сразу начали гемостатическую терапию, уложили бедолагу на каталку, повернули голову на бок, а он продолжал выхаркивать кровь с гноем в лоток. Я вез его, словно друга, на каталке в кабинет бронхоскопии, боясь потерять по дороге. Выбив дверь каталкой, я увидел Наталью, врача-эндоскописта. Без лишних слов она взяла бронхоскоп и начала исследование. Трахея и главные бронхи с обеих сторон были заполнены сгустками крови. Промыв и аспирировав содержимое, мы нашли источник: культя и, вероятнее, бронхиальные артерии. У нас не было другого выхода, кроме как установить окклюдер[89] из поролона и попытаться зажать источник кровотечения. Так было решено и сделано.
Артем отправился в реанимацию, где ему переливали кровь и плазму и молились, чтобы рецидива кровотечения не было. Он провел там пять дней, пока его не вернули в отделение. За это время повторных кровотечений не было. Но на контрольной компьютерной томографии грудной клетки его легкое было в полном ателектазе. При установке окклюдера пришлось закрывать весь главный бронх, и легкое нормально не вентилировалось. За это время сгустки крови, которые пропитали окклюдер и, очевидно, попали в остаточную плевральную полость, нагноились. Пациент продолжал кровохаркать, но без больших потерь. Он перестал вставать, ему не хватало воздуха, сатурация была 95 только при поддержке кислородной маски. Каждый вечер у него поднималась температура до чудовищных 40+ градусов. Единственным его лечением предполагалась транстернальная окклюзия[90] главного бронха вместе с резекцией легочной артерии и вен. А это значит выполнить стернотомию[91], развести грудину, вскрыть сердечную сумку и отключить все его легкое от организма. После такого мероприятия воздух перестанет поступать в правую плевральную полость. Кровотечений больше не будет, потому что артерия будет пережата далеко до места предполагаемого кровотока. Однако, учитывая низкие функциональные резервы, такая операция будет смертельна для него. Было решено продолжить лечить его консервативно.
Мы не смогли доказать, что рак прогрессирует, но это был он… Больной высыхал на глазах. Я созвонился с хосписом, объяснил докторам, что мы бессильны, и врачи паллиативной службы согласились нам помочь. Через пять дней его обещали забрать в паллиативное отделение. Я описал ситуацию как инкурабельную[92] и ждал приезда транспортировочной бригады. Я напечатал выписку и принес Артему. С ним сидела жена. В ее глазах было понимание и смирение. Присев на койку, я решил пообщаться с пациентом в последний раз.
– Ну, вы же понимаете, есть ситуации в жизни, которые остается только принять.
– Спасибо, конечно, – отводя взгляд, прошептал Артем.
– Я хочу сделать все возможное, но тут хирургия бессильна.
– Спасибо еще раз. – Он протянул мне руку, в которой сжимал денежные купюры.
– Уберите, пожалуйста, – сказал я.
– Это просто благодарность за то, что вы сделали для меня.
– А я ничего и не сделал!
Встав с койки, я ушел в ординаторскую. Меня одолевало ужасное чувство, будто я что-то и мог, но не стал. Я послушал заведующего, не стал рисковать, струсил, не взял на себя ответственность. Грустно, больно… Такие люди должны жить, но в паллиативе его будут только обезболивать и провожать в последний путь достойно. А ведь мы даже особо не поборолись. Слезы наворачивались на глаза.
– Доктор! Доктор! У него опять кровотечение!
В ординаторскую забежала его жена, ее серый пиджак окрасился в ржавый цвет от брызг крови.
Я проматерился вслух и побежал к пациенту.
– Накрывайте стол!
Мы уложили его на каталку, а он продолжал истекать кровью. Оставив на койке скомканные, испачканные кровью десять тысяч рублей.
– Дима-а-а! – кричал я анестезиологу.
– Что там? – спросил он, остановив дверь лифта
