Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга - Натан Иванович Варламов
– В операционную наркоз давай, Артем, наш страдалец, умереть решил.
У меня не было времени предупреждать вышестоящее руководство и советоваться. Под общим обезболиванием был выполнен косой трехлоскутный разрез кожи в проекции предполагаемой нижней точки остаточной плевральной полости. Обнажены пятое, шестое, седьмое и восьмое ребра и межреберные промежутки. С помощью кусачек произведена поднадкостничная резекция этих ребер. Рассечена рубцово измененная, утолщенная костальная плевра[93]. Вскрыта плевральная полость. Париетальная плевра[94] утолщена до 2,5 см, серого цвета, с признаками хронического воспаления. В плевральной полости кровь с примесью гнойного экссудата, последний эвакуирован. Как описал содержимое плевральной полости анестезиолог, борщ. Кроваво-гнойное болото было эвакуировано, и я обнаружил участки гнилого легкого, у корня которого располагалась опухоль размером с грецкий орех. Из нее струей стекала кровь.
Я пытался остановить кровотечение коагуляцией[95] и прошиванием, но стало только хуже. Давление падало. В операционную привезли три пакета эритроцитарной массы и начали переливание компонентов крови. У нас в холодильнике лежали неприкосновенные запасы латексного клея для легкого, я послал медсестру принести его. Залив опухоль, я прижал ее салфеткой на пятнадцать минут. Эти четверть часа в операционной было молчание. Я стоял там, чувствуя себя беспомощным и совершенно подавленным горем. Все мы чувствовали себя потерянными, не зная, какими словами можно развеять тишину операционной. Такой близкий взгляд на смерть потряс меня сильнее, чем я мог ожидать: он заставил меня понять, насколько хрупка жизнь, независимо от того, насколько храбро или героически мы стремимся к силе каждый день. Ведь в одно мгновение все может измениться, и никто и ничто не сможет спасти от беды. Я убрал салфетку, и, наверное, в этот момент даже ветер перестал выть за окном. Сухо! Я залился истерическим смехом.
– Да! Мануальный гемостаз рулит.
Сомнений уже не было – это опухоль. Враг был слишком близко, но убрать ее невозможно. На стенках остаточной плевральной полости фибринозно-гнойный налет. Кожные края раны подшиты к париетальной плевре отдельными узловыми швами. Сформирована торакостома. Удален гнойный налет со стенок остаточной полости. Я создал огромный дефект, но Артем был жив, хоть за него и дышал аппарат. Дальнейшее лечение было в реанимации.
Заведующий был не в курсе, он уже находился дома, а я на эмоциях и забыл его предупредить. На следующий день у меня был очень неприятный разговор о моем решении оперировать пациента без какого-либо согласования. Я написал объяснительную, которую заведующий отнес главному врачу. А Артема не могли отлучить от аппарата, и на четвертый день я наложил трахеостому. Через полторы недели родственники уже попрощались с ним, со своим отцом и мужем. Его легкое гнило в полости, и я доставал секвестры каждый день. На контрольном КТ оставшееся легкое заняло собой такой объем грудной клетки, что сместило средостение почти в противоположную подмышечную впадину. Больной адаптировался дышать одним легким. Постепенно его стали выводить из медикаментозного сна. Он начал сопротивляться дыханию аппарата ИВЛ. И спустя 22 дня в реанимации его деканюлировали[96].
– Доброе утро! – тяжело дыша, поздоровался Артем.
– Привет, родной!
– Какой сейчас день недели? – уточнил он.
– Сегодня вторник. Но прошел почти месяц с момента, как мы в последний раз виделись.
– Я точно живой?!
– Вполне, – пытался подбодрить его я.
– Все тело болит. Что произошло?
– Мне пришлось немного тебя изуродовать, но так было необходимо.
– Спасибо за возможность увидеть семью. Сколько я еще проживу? – начал задавать неудобные для меня вопросы больной.
– Я не знаю, и сейчас главное не сколько, а как проживешь.
– Верно! Так хочется покурить…
– Тебя вернут в отделение, и мы обязательно еще покурим, – пообещал я.
Через три дня Артем вернулся в отделение. Тем, с кем он виделся до момента последнего кровотечения, было сложно узнать его. Он был истощен, уже не мог ходить самостоятельно, и его более здоровые соседи по палате вывозили его курить на улицу на коляске. Он умирал, медленно тлел. Каждый день пациент получал наркотические препараты, чтобы бороться с болью. Все смирились с тем, что он будет «жить» и умирать в больнице… Все, кроме заведующего. Он вызвал меня к себе в кабинет.
– Сколько еще торакостома ваша будет у нас лежать?
– А теперь мы пациентов уже по диагнозам кличить стали? То по номерам палат и койкам, как в тюрьме, то мужик у окна, а теперь по болезни! – ответил я, не сдержав ярости.
– Чтобы к концу недели его здесь не было! – грозно рявкнул шеф.
– Хорошо, его заберут в паллиатив, – получив срок в четыре дня, принял предложение я.
Я смог уговорить заведующего потерпеть еще пару дней. Пообщавшись с Артемом, я сообщил, что его готовы забрать в паллиатив. Он ответил мне отказом и сказал, что лучше проживет один день, но в объятиях родных. Я пытался удержать его в отделении, капал питание в вену, железо, кровь и плазму, пытаясь поддержать остатки сил. Но в следующий понедельник заведующий был категоричен.
– Либо вы выписываете своего пациента, либо я вас выпишу из отделения, – сообщил мне шеф.
– Хорошо, я так и напишу в истории болезни: по настоятельной просьбе заведующего, – улыбаясь, ответил я.
Я написал еще раз выписку, отдал Артему. На этот раз я надеялся, что мы расстанемся навсегда. Я писал, что хирургический потенциал исчерпан, в дальнейшем лечении в условиях стационара не нуждается. С такой выпиской его не примут ни в одну больницу. Я встретил его семью и проводил их к койке. Больной не мог самостоятельно встать. Прищурив глаза, он попрощался, мы обменялись телефонами, чтобы поддерживать связь. Сын увез его на коляске к своему автомобилю. Через два часа при пришла СМС: «Артем умер в подъезде, не дойдя до квартиры. Спасибо вам за ваш труд». Как только я увидел эти слова, они словно холодный нож вонзились в мое сердце. Каким-то образом я чувствовал, что на этот раз его уход не изменить. Его отсутствие навсегда останется в моей жизни, и боль завладела моей душой.
В тот день я возненавидел своего заведующего и был готов пойти на многое, чтобы лишить его работы. Я взял отпуск, мне нужно было около двух недель. План был единственный: ничего не делать, просто отдохнуть и очистить свои мысли.
Мы уже забыли о ковиде, и вроде началась обычная жизнь, но наступило 24 февраля. Специальная военная операция. Начало. Я был на родине в законном отпуске. Сначала я принял все за какую-то шутку, но началась мобилизация. Военных врачей часто отправляли на передовую, и это была обстановка высокого давления. Врачам приходилось иметь дело с ранениями от
