Черешни растут только парами - Магдалена Виткевич
– До утра, – ответил он.
– Женщину лучше поищи, а не до утра на работе.
– Придется на работе поискать! – засмеялся он.
Кажется, именно тогда он начал подбивать клинья к медсестре, которая через год стала его женой.
* * *
Я сел в машину. По дороге заехал еще в магазин за мандаринами (со стадии селедки Магда плавно перешла на стадию цитрусовых) и за лекарствами.
По дороге я пытался ей дозвониться. Она упорно не отвечала.
Тогда я впервые почувствовал беспокойство. Но я объяснял себе, что, возможно, она спит или находится в туалете. Когда кто-то болен, он должен отдыхать, не так ли? И спать как можно дольше.
Я открыл дверь. Было слышно радио. Снял куртку, вымыл руки и вошел в спальню.
На кровати раскинувшись лежала Магда. Я взял ее руку проверить пульс. Почти неощутимый. Она задыхалась. У нее была сыпь по всему телу.
Анафилактический шок. У меня не было адреналина в доме. Я совсем забыл, что у Магды аллергия на этот чертов антибиотик. Она, видимо, тоже забыла. Это было неважно. Я взял ее на руки и понес в автомобиль. Я не помню, что там происходило по дороге. Я просил ее дышать, я считал вслух, я пел ей песни. Я чувствовал, что с каждой минутой все больше и больше теряю с ней контакт.
Конечно, я позвонил Яцеку, чтобы он был готов принять ее.
Когда я подъехал, врачи уже ждали нас. Я не должен был терять голову при любом пациенте, но тогда я готов был отстранить всех и сам бороться за нее. Мне не разрешили. Я просто смотрел, как они вкололи ей адреналин, подключили к капельнице, ввели стероиды, отвезли в реанимацию. Она была без сознания. Через некоторое время начались реанимационные действия. Увы! Я видел, как теряю ее. Ее и моего ребенка. Все во мне кричало. Смотреть на то, как умирает любимый человек и осознавать, что ты больше ничего не можешь сделать… это худшее чувство в мире.
Реанимация длилась час.
И все это время я был там с ней.
Потом я увидел лицо завотделением. Он качал головой. Я все понял.
– Смерть в четырнадцать тридцать, – услышал я.
После этих слов я больше ничего не слышал… и не видел… и не чувствовал.
Говорят, обо мне сразу позаботились. Мне дали какие-то лекарства. Если бы не Яцек, я не знаю, как бы я пережил все это.
Я был на длительном больничном. Затем я отгулял весь отпуск. И все равно я не мог работать.
– Яцек, я не могу дальше работать, – сказал я однажды, когда мы сидели у меня за «нашим с Магдой» столом.
– Почему?
Я покачал головой.
– Я не могу продолжать вредить людям. Я уже две жизни разрушил.
– Шимон, погоди. Я тебе как врач заявляю: есть все основания продлить тебе больничный. Посиди, приди в себя, подумай.
– Нет. Я уже подумал. Продам акции и поищу себя в чем-нибудь другом. Это не моя работа.
– Ты прав в оценке ситуации на данный момент. И это хорошо. Значит, ты не лишен рассудка. Значит, просто нужно время.
– На что время? – спросил я.
– На жизнь.
– А что это за жизнь без воздуха, когда дышать нечем?
22
Иногда мне хотелось умереть, чтобы встретиться с ней. Как можно скорее. Я переживал разные состояния. От ярости на себя, что у меня вообще этот чертов антибиотик оказался дома, до большой тоски по ней, выбравшей мир иной.
Теперь я благодарен Яцеку за то, что он не позволил мне продать свою долю. Я продал дом, наш с Магдой дом. Не мог в нем больше жить.
Иногда я хожу туда погулять. В саду недавно повесили качели и сделали песочницу. Из-за забора доносится радостный смех. Я часто останавливаюсь на другой стороне улицы и смотрю оттуда на бывший наш дом, смотрю и представляю, что там внутри живет мое счастье. Вот только счастье мое ушло навсегда.
Мне не пришлось долго искать себе жилье. Когда Яцек женился, освободилась его квартира. Он сам предложил мне пожить в ней до тех пор, пока я не куплю свою. Вот я и живу в ней. Через год я почувствовал необходимость общаться с людьми. Я даже хотел им рассказать свою историю. Хотел говорить, выбросить из себя всю свою обиду на весь мир за то, что он сделал со мной. Все мои близкие уже много раз слышали мои жалобы и больше не могли. Устали.
Я зарегистрировался водителем на «Убере».
– Ты с ума сошел, – сказал Яцек. – Совсем спятил. Один из лучших специалистов в Лодзи работает водителем «Убера». Ты сошел с ума, – не унимался он.
– Разве что самую малость… – согласился я.
– Если хочешь поговорить с людьми, возвращайся на работу. Все спрашивают о тебе.
– Я не вернусь, – твердо сказал я. – Один раз я уже стал причиной боли. Я не могу позволить себе это второй раз.
– Шимон, ее смерть – не твоя вина, – пытался утешить меня мой друг.
– Моя. Я должен был держать эти лекарства от нее за километр. Кроме того, я не смог спасти ее, – коротко отрезал я.
Я действительно больше не хотел лечить людей. Если я не сумел спасти женщину, которую я любил больше всего на свете, то как я мог спасать других? Если я не смог помочь родиться своему собственному сыну, то как мог я помочь другим детям появиться на свет?
Я предпочел ездить на «Убере» не из-за денег. Деньги у меня были, как у акционера клиники, – я так и не продал свою долю, наверное, просто не успел. Я работал по ночам. Я все равно не мог заснуть. Ночью мир выглядит по-другому. Люди более склонны говорить правду. И сами с большей готовностью прислушиваются к кому-то. Я много говорил. Я возил всех, начиная со священников, профессоров, актеров и знаменитостей и заканчивая проститутками. Каждый из них – человек, у каждого свои проблемы, все жаждут любви, и никто не хочет быть одиноким в этом мире.
Я тоже не хотел быть одиноким. Я так не хотел быть одиноким!
* * *
Однажды я возвращался из-под Ченстоховы. Ночью отвозил какого-то актера в Ольштынский замок. Очень длинный маршрут. Выгодный. Я бы с удовольствием отдал его кому-нибудь, но другого водителя поблизости не было.
Когда я возвращался, то увидел в лунном свете собаку, лежащую посреди дороги. Резко затормозил. Молодой лабрадор, девочка. Кто-то сбил ее и сбежал. На ней не
