Бестеневая лампа - Иван Панкратов
Платонову казалось, что у Тынянкина всегда и на все готов ответ. Вот и сейчас он ответил быстро:
— Тупые, старик, бывают хирурги. А травма живота — она, знаешь ли, закрытая. Но это лирика… Когда-то Екатерине Второй доложили, что в русской армии ветеринаров больше, чем врачей. Вы сами прекрасно понимаете, почему. Потому что лошадь была очень дорогой и заменить ее так быстро, как можно заменить убитого или раненого солдата, не представлялось возможным. И заметьте, так было во все времена — медики, как и представители прочих профессий, старались заниматься тем, что приносило больше выгоды. За исключением, пожалуй, советского периода, но и там находились сообразительные и предприимчивые, уж поверьте старику, предмет я знаю. Вот и сейчас — автосервисов больше, чем поликлиник, а хорошие и умные доктора идут куда? Правильно — в косметологию или в диагностику. Потому что это выгодней. Так вот пока в нашей стране лечить человека будет невыгодно — только такие места, как Академия, смогут сохранить в себе научную мысль, талант, трудолюбие и творчество. Ко всеобщему, так сказать, сожалению…
В классе стало тихо. Тынянкин сообщил всем давно понятные и простые, но не произносимые вслух вещи. Николай Александрович почувствовал некоторый упадок духа в аудитории и попытался немного подкорректировать свою речь:
— Но вы здесь. Вы и есть те, кто сможет в это трудное время, так сказать… Сохранить и приумножить…
Но что-то у него не клеилось с оптимизмом. Он махнул рукой и закончил:
— Двадцать минут перерыв. Вот ноутбук — можете посмотреть презентации по текущему предмету. Копировать не запрещаю, однако, если захотите использовать где-то — пожалуйста, хотя бы упомяните Академию.
Он поправил галстук, взял со стола часы, которые всегда снимал перед началом лекции, и вышел. Часть курсантов из группы следом за ним отправилась на перекур, оставшиеся достали термокружки и бутерброды. По классу поплыл запах докторской колбасы и бергамота.
— Хорошо им тут рассуждать, — в промежутках между кусками хлеба с сыром бухтел потихоньку Малышев, лысоватый капитан из небольшого госпиталя под Мурманском. — Они в одной операционной могут собрать нейрохирурга, офтальмолога, ЛОР-врача и челюстно-лицевого хирурга, а это, между прочим, даже для Склифа или Джанелидзе задача невыполнимая. А тут — пожалуйста! Что, в таком случае, о периферии можно говорить?
Виктор согласился с ним, глотнув чаю из термокружки. С Академией по концентрации мозгов, навыков и технических возможностей мало кто мог сравниться в этой стране. Многие вернувшиеся из ординатуры врачи долго потом не могли адаптироваться на местах, потому что их знания не имели точки приложения. Какой смысл уметь оперировать огнестрельные ранения шеи с повреждениями сосудов и трахеи, если у тебя нет ассистента, способного тебе помочь? Вот и понижали себя хирурги автоматически до общих, и делали только то, что было возможно, лишь иногда при помощи заезжих «звезд» вспоминая какие-то давно забытые навыки.
— Давайте лучше глянем, что у них в ноутбуке хранится, он же кафедральный, — сказала Мирошкина, единственная женщина у них в группе, майор с госпитального судна на Черном море. — Там, наверное, архив лекций и презентаций за последние лет десять.
Платонов подошел к ноутбуку, порылся в каталогах и вывел на экран проектора на боковой стене презентацию со странным названием «ДТП. Скорпионз».
Появился заглавный кадр с текстом «Устранение разрыва мочевого пузыря после ДТП», на следующей странице пошло встроенное видео из операционной. Голосов, комментирующих происходящее, не было, а вместо них фоном заиграла песня «Send me an angel». Платонов оглядел застывшую аудиторию и сказал:
— Это самый крутой клип Скорпов, который я видел. Жаль, сами музыканты не в курсе.
Он смотрел на экран, где были видны только руки хирургов с инструментами — не очень понимая, что там к чему, но вот это совмещение картинки и музыки оказало на него какое-то магическое воздействие. Платонов даже поймал себя на мысли, что пытался подпевать.
— Хрень какая-то, — сказал Малышев. — Надо найти что-то стоящее, у меня и флешка есть.
Этот голос вывел Платонова из ступора, он отошел в сторону, предоставив возможность Малышеву самому найти интересующие его объекты.
— Мальчики, — вдруг услышал он голос Мирошкиной, — а хотите загадку?
Он посмотрел на нее и подумал, что сложно найти более неинтересную женщину, чем она. Складывалось впечатление, что она никогда не причесывалась — на голове у майора было что-то отдаленно напоминающее укладку «Эхо прошедшей войны». Мирошкина была излишне курносой и немного гнусавой, с близко посаженными глазами. Для полноты картины не хватало заикания — но с этим у нее все было в порядке. Громкий командный голос, которым она докладывала преподавателям о наличии курсантов, был единственным безупречным компонентом ее образа.
Не дождавшись интереса со стороны присутствующих, она все равно спросила:
— Что может быть зеленым, черным, синим и даже женского пола?
Напоследок она глупо хихикнула, и Платонов засомневался, что ей тридцать пять лет. Казалось, что из школьного возраста Мирошкина до сих пор не вышла.
— Это просто, — сказал Виктор. — Курсанты Академии носят разную форму по родам войск. А с некоторых пор и девочек набирать стали.
— Ну вот, — расстроилась Мирошкина, — никакой интриги.
«Какая интрига, вопросу уже несколько лет, я здесь за полгода его раз десять слышал», — подумал Платонов. Глупая Мирошкина, которая порой, стоя в операционной за спинами ассистентов, несла такую чушь, что хотелось ее придушить, заставила его вспомнить о Мазур. Перед отъездом, сдав дела и должность, он все-таки зашел в кардиологическое отделение. Не мог не зайти.
Наташа Гвоздева, пожелав ему счастливого пути, дипломатично вышла из ординаторской. Мазур подняла взгляд от историй болезни, которых, как обычно, на столе было столько, что казалось странным, почему они не падают на пол. Взгляд этот был крайне красноречив.
— Не знаю, как ты это все провернул, но рада, честно, — сказала Елена с лицом и интонацией, никоим образом не выражающими радость. — Вернешься?
— Возможно, — ответил Платонов.
— А я замуж выхожу, представляешь? — криво улыбнувшись, сказала Мазур. — Был тут один, еще до тебя, всё пороги обивал, цветы дарил, в вечной любви клялся. Ну я взяла и поверила ему. Заявление еще не подали, но за ним дело не станет.
— Желаю сурового офицерского счастья, — улыбнулся Платонов, сам не понимая цели своего визита. Вроде и не любил он Елену никогда, как ему казалось, а вот поди ж ты, резануло где-то внутри, в области сердца. Пусть и на пару секунд, но резануло.
— А я тебе желаю, Платонов, бабу там найти, — закрыла Мазур историю болезни, отодвинулась в кресле и посмотрела на Виктора снизу вверх. — Такую бабу, чтоб за нее и в огонь, и в воду… Ну, и чтоб она за тебя тоже. Найдешь — может, и возвращаться не захочешь. Подумай. Там кафедра, наука, жизнь кипит. В Питере был раньше?
— Да, доводилось, — подтвердил Платонов.
— Ну вот. Зацепись там. Я верю, у тебя получится. А сейчас, извини, работы много. Сегодня же среда, а мне надо до шестнадцати ноль ноль пару свидетельств о болезни до ума довести.
Она взяла ручку и продолжила писать с того места, где остановилась с приходом Платонова. Виктор постоял еще несколько секунд, глядя на нее, а потом развернулся и тихо вышел в коридор. Мосты были сожжены…
Тем временем Тынянкин вернулся с обеда и завел речь о диагностике инфекционного раневого процесса. Но все знали, что его лекции хороши не столько самим материалом, сколько историческими или философскими вставками. Вот и на тот раз Николай Александрович недолго уходил в дебри диагностики и переключился на своего любимого конька — историю медицины.
— Раньше с диагностикой было так, как сейчас с этим вашим ужасным «Домом два». Если бы тогда существовало телевидение, то все рейтинги были бы у шоу «Боткин и диагнозы». За его работой следил весь Санкт-Петербург — через желтую прессу. Следили за каждым проконсультированным больным. А он ставит диагноз — и не ошибается. Ставит — и не ошибается. Его гонорары за визит к пациенту на вершине славы доходили до трех с половиной тысяч
