Американские девочки - Элисон Аммингер
– Напоминает тебе о твоих деньках в секте? – спросила я Джереми.
Он тут же очень убедительно перевоплотился в хиппи с пустым взглядом и произнес:
– В моем бургере не было… картофеля фри!
И говорил он точно как Барбара Хойт. Где-где, а здесь Джереми не откажешь: при желании он может потрясающе играть. И, хоть шутка была дурацкая, мы целый день потом подкалывали друг друга, спрашивая, где же бургер и почему же в него не напихали картофеля, и страшно хохотали.
Я твердила себе, что влюбилась в Джереми вовсе не потому, что он откровенно красив. Ведь иначе я, выходит, такая же ужасная, как и все остальные, а? Декс, шевеля губами, читал свеженаписанные диалоги для будущего телешоу, возможно совершенно идиотского, а я продолжала мечтать: вдруг существует другая планета, где Джереми сейчас сидит на каком-то другом диване и размышляет, как он, когда мне стукнет восемнадцать лет, перевезет меня к себе в Лос-Анджелес, чтоб я жила с ним. Такое возможно только на Марсе или на Юпитере. Или на Плутоне. Который даже не планета. А все потому, что выгляжу я не так, как Делия. Красота – это, знаете, очень и очень несправедливое преимущество. Что я ни положи на одну из чаш огромных весов жизни, у меня всегда будет недовес по сравнению с тем, что положит на другую чашу кто-нибудь вроде Делии. Ей все настолько проще дается, а она не хочет даже из чувства благодарности присутствовать в собственной великолепной жизни. Эти размышления довели меня до того, что я чуть было не сообщила Дексу плохие новости: «Сестра, возможно, изменяет тебе со своим бывшим». Или как минимум: «Сестра тебе лжет».
Зуб даю, хоть одна из моих проблем мигом решилась бы: мне бы тут же купили обратный билет на Восток.
10
Чтение историй о страшном и жестоком Голливуде, который проступает по ночам, начинало пробирать меня до костей. Когда сестра высаживала меня у своего дома, я закрывалась на все замки, а потом еще и подпирала дверь креслом. После нашей поездки за покупками я считала, что надо постараться хотя бы не доставать сестру по вечерам, но это давалось мне нелегко. Я не хотела признаваться, что по ночам мне все страшнее и страшнее, что завывания ветра звучат так же зловеще, как скрип дверной ручки, которую снаружи крутит незнакомая рука, что ночью я каждую минуту жду ударов кулаком в дверь, и тогда мне снова придется прятаться в ванной, будь у соседей хоть сто вечеринок. Мне было противно, что я не могу выйти и посидеть ночью на веранде, любуясь луной, как, по словам Делии, она любит делать, когда она одна и хочет отдохнуть душой.
Однажды вечером сестра так торопилась покинуть свое жилище, что в спешке позабыла выключить компьютер; развернутое во весь экран письмо так и сияло, так и призывало меня его прочесть. Я подавила острое желание пошариться по ее недвусмысленно обширной истории интернет-знакомств, но открыла письма Роджера. Я вовсе не шпионила за сестрой из нездорового любопытства. Я просто нервничала. Я слишком долго читала про уединенность дома 10050 по Сиэло-драйв и про то, как соседи, жившие ниже по холму, впоследствии утверждали, что ничего не слышали, в то время как другие соседи говорили, что дикие крики разносились на три-четыре мили. Не стоит забывать еще и о том, что по ночам возле дома Делии без всякой цели разъезжал один и тот же автомобиль. Один раз я его видела. Маленькая красная «хонда» с низкой посадкой, которая стремительно унеслась прочь, когда я выглянула из окна. Сестра сказала, что кто-то, наверное, просто заблудился, но я-то лучше знала. Если у нее не хватает здравого смысла бояться странных людей, с которыми она знается, то у меня хватает.
И-мейлы Роджера Делии оказались почти столь же лаконичными, как и те, что он присылал мне, и были написаны так же плохо: «Это как кровь, та обида, что у меня есть от тебя. Ты и мое искусство – одно и то же, вырваны из этого места, которое я не понимаю. Как я буду без того и без другого? Я гадаю. У меня нет ответа». Паршивый английский, но я не сомневалась, что и на родном языке он писал бы не менее стремно. К тому же Роджер прекрасно говорит на универсальном языке психического отъезда. Свободно им владеет. Последнее письмо пришло в начале прошлой недели: «Ты как дом с призраками, который я не могу угнать. Ненавижу и привлекает одновременно». Мне пришлось подумать целую минуту, прежде чем я поняла, что он хотел сказать «призрак, которого я не могу изгнать». Да, он писал смешно, но только было не до смеха. А сестра ему никогда не отвечала. Ни разу. В последнем письме он вставил в конец жуткую цитату про то, что «дьявол делает свет более реальным». Я закрыла ноутбук и сунула его под подушку на диване. Теперь у меня не было сомнений: Роджер наводит дурные чары на нас обеих.
Когда я была намного младше, мама все время водила нас в церковь. Мы ходили в такую суперевангелическую церковь, пока однажды я не пришла оттуда, распевая «мне обезьяна не родня», и тогда папа сказал, что пора положить этому конец. Церкви, в которые мы ходили после этого, были далеко не такими страшными, но у меня из головы все равно не шли те вещи, которыми нас там стращали: сатанисты, спиритические доски, неправильные книги и неправильная музыка, через которую случайно запускаешь дьявола в
