Герой со станции Фридрихштрассе - Максим Лео
— Что ж, теперь-то все встало на свои места, — сказал Вишневский. — Кстати, я захватил с собой речь. Может, нам стоит всем вместе ее глянуть, чтобы понять, соответствует ли она вашим представлениям?
Но Антье Мунсберг покачала головой:
— К сожалению, мы уже ничего не можем изменить. Федеральный президент неоднократно публично высказывался о господине Хартунге в положительном ключе и даже предложил наградить его орденом «За заслуги перед Федеративной Республикой». Канцлер отправила ему приветственное письмо. Его имя уже указано во всех объявлениях, официальных приглашениях и пресс-релизах. Нам всем будет неудобно вновь менять выступающего.
Вишневский не мог поверить своим ушам, он посмотрел на Рёсляйна — тот явно был в ступоре.
— Вы собираетесь выпустить этого лжеца и афериста произносить речь в бундестаге?! — воскликнул Вишневский.
— Осторожнее, господин Вишневский, в юридическом смысле он не аферист. Согласно всему, что нам известно — и этому не противоречит даже расследование господина Рёсляйна, — в ту ночь он заблокировал стрелку на станции Фридрихштрассе, из-за чего и оказался в тюрьме Хоэншёнхаузен. Без его действий тот поезд не уехал бы в Западный Берлин, или я неправа, господин Рёсляйн?
— Нет, все верно, — сказал Рёсляйн, — но он сделал это ненамеренно, по неосторожности и никогда не думал организовывать побег. Все произошло лишь благодаря цепочке случайных событий.
— Да, бывает в жизни так, что случай играет свою роль. Я хочу прояснить одну вещь: Михаэль Хартунг не аферист. Потому что афериста никогда не допустили бы выступать в бундестаг. Его действия неоспоримо достойны похвалы. Непонятны только мотивы.
— Вынужден возразить, — сказал Вишневский. — Этот негодяй запятнал память о мирной революции, это насмешка над всеми, кто бросил вызов режиму. С коммеморативной точки зрения это было бы безответственно.
— Я вас прекрасно понимаю, — мягко ответила Антье Мунсберг, — ситуация неприятная, в этом я с вами абсолютно согласна. Но с коммеморативной точки зрения было бы катастрофой, если бы герой, которого боготворит вся страна, включая высшие политические круги, вдруг перестал быть героем. Представьте, какие сомнения это посеет среди людей. Поставив под сомнение этого героя, можно будет поставить под сомнение и всех остальных. В том числе и вас, господин Вишневский!
— Но ведь речь идет о правде! — возмутился
Вишневский. — За что мы боролись, срывая маску с преступного режима? За правду! Почему мы уже тридцать лет как занимаемся мемориальной деятельностью? Чтобы люди не забывали правду!
— Вы абсолютно правы, господин Вишневский, но смотрите: есть малая правда. И есть правда большая. Малая правда может быть не совсем верна. Но большая правда верна всегда: добро побеждает зло. Правое дело побеждает неправое. Свобода побеждает диктатуру. Двенадцатого июля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года сто двадцать семь человек вырвались из тисков коммунизма в свободный демократический строй. В конечном счете только это имеет значение. Речь не о нас, господа, речь о великом деле!
Эта фраза показалась Вишневскому очень знакомой: в ГДР тоже всегда твердили о великом деле. О большой правде, ради которой можно пренебречь правдой малой.
Хольгер Рёсляйн откашлялся и монотонно заговорил:
— В том поезде было сто двадцать семь человек, примерно сто двадцать из которых в тот же день добровольно вернулись на восток. Вот вам и стремление восточных немцев к свободе.
— Кто вам такого наговорил? — спросила Мунсберг.
— Подполковник Штази, помогавший тогда людям вернуться.
— И вы в это поверили, господин Рёсляйн? Вы меня удивляете. Это же чистая пропаганда! Не ожидала, что вы поведетесь на такое. Я даже засомневалась, что финансируемый правительством Центр документации неправового государства ГДР находится в нужных руках!
Тут Вишневскому стало ясно, что дискуссию пора заканчивать. Он подумал о предстоящем заседании правления фонда «Против забвения», на котором через две недели должны были утвердить бюджет на следующий год. Его фонду тоже не прожить без федеральных средств, одно слово Антье Мунсберг — и всему конец.
— Что ж, господа, — сказала Антье, — чувствую, мы достигли согласия по этому вопросу. Осталось прояснить один момент: кто еще знает детали этой истории?
Хольгер Рёсляйн все еще пребывал в ступоре.
— Лишь бывшие агенты Штази, которые занимались тем делом, — сухо ответил он, — хотя они будут только рады, если никто не узнает об их фиаско.
— А журналист? Этот Ландман из «Факта»?
— Вероятно, знает больше, чем написал, но он в первую очередь не заинтересован саботировать собственную статью.
— Хорошо, — сказала Антье. — Таким образом, если эта история выйдет наружу, я буду знать, что это сделал кто-то из вас двоих. И если вдруг я недостаточно ясно выразилась: любое ваше неосторожное слово будет иметь крайне неприятные последствия!
Антье смотрела на Вишневского. Он перевел взгляд на рыбок, мирно плавающих по аквариуму. У самца хвост и плавники были темно-красные, у самки — желтоватые. Вишневский знал, что этих рыбок можно содержать исключительно парами, потому что они крайне агрессивны к сородичам своего пола. Порой они нападают даже на собственное отражение. У самого же Вишневского раньше были гуппи, чрезвычайно миролюбивые создания, которые только ели и размножались. Возможно, подумал Вишневский, с рыбками так же, как с собаками. Они похожи на своих хозяев.
21
Еще на подъезде Хартунга посетило дурное предчувствие. Дорожка, окаймленная факелами, деревянные таблички с надписями «Тропа лилий» и «Сиреневый путь», несколько назойливый запах дров, ветряные колокольчики, мечтательно звенящие в темноте, и вдобавок эта театральная луна над озером, естественно покрытым туманом. «Как романтично!» — восхищалась Паула, в то время как его не покидало чувство, будто они оказались в декорациях низкопробной мелодрамы. Но он, конечно, этого не показывал, а только кивал и с умным видом оценивал качество напольного покрытия террасы перед их коттеджем, как здесь называли бунгало с фахверковым фасадом.
Это была их первая совместная поездка, можно даже сказать, первый серьезный выход в свет в качестве пары. Между этой поездкой и юбилеем Бернда были еще два похода в кино, воскресная прогулка по лесу Шорфхайде и концерт, на который они опоздали.
Романтический отель «Озеро счастья» был логичным шагом, по крайней мере так утверждала Беата, с которой Хартунг советовался по вопросам их с Паулой отношений. Беата была здесь несколько лет назад на йога ретрите и посоветовала это место Хартунгу. «Идеально для влюбленных парочек», — сказала она с немного грустным видом.
Паула отперла дверь коттеджа. Настенные лампы создавали полумрак, пахло сандалом. На кроватях лежали свернутые в форме сердец полотенца, подушки украшали лепестки роз. Хартунг вдруг почувствовал давление завышенных ожиданий: все здесь было таким напускным, искусственным, но, возможно, так виделось только ему, а Пауле нравилось. Он глубоко вздохнул,
