Кто виноват - Алессандро Пиперно
Как объяснила мама, в последнюю минуту выяснилось, что Кьяра не сможет поехать: она слегла с мононуклеозом. Билет был уже куплен, поэтому дядя Джанни решил взять меня.
– Ты же его знаешь, верно? – проговорила мама почти растерянно: когда этот старый осел втемяшит себе что-нибудь в голову, разубедить его почти невозможно.
Потом мама объяснила, что упросила дядю подождать, пока объявят результаты экзаменов. Кроме того, ей нужно было обсудить это с мужем. Дяде она обещала, что тем временем займется оформлением паспорта и визы.
Теперь все было готово. Нам предстояло лететь на следующей неделе. Мама считала, что это путешествие – отличная возможность отдохнуть и развеяться, и не понимала, почему отец не очень доволен. В итоге они договорились, что я сам должен решить.
Почти не дыша, забыв про то, что лежало у меня на тарелке, я взглянул на отца. Что с ним? Обычно он был самым надежным советчиком – особенно в том, что касалось развлечений. Я не осмеливался спросить, почему он не одобряет эту затею, – наверное, из опасения, что приведенный им веский довод вынудит меня отказаться от мечты, от которой я не мог отказаться.
– Неправда, что я не согласен, – сказал отец, хотя его лицо свидетельствовало об обратном. – Просто нам это почти навязывают. Вот в чем дело.
– Навязывают? – напряглась мама, и я догадался, что отныне для них всякая тема – отличный предлог показать, насколько они друг друга терпеть не могут.
– Если тебе не нравится слово “навязывают”, – заявил отец, – тогда “проявляют бесцеремонность”. Как будто эта поездка – посланная свыше награда. Разве воспитанные люди так себя ведут? Ты не считаешь, что это некрасиво? Сперва исчезают на несколько месяцев, потом как ни в чем не бывало опять возникают с дорогущим подарком, за который нам их в жизни не отблагодарить. Мы еще не настолько нищие, чтобы принимать подаяние. Кстати, ты уверена, что нам действительно ничего не придется платить?
– Билет, питание и проживание, – сказала мама, – все будет за счет…
– Верно, а остальное?
– Ты о чем?
– Страховка. Мы не можем послать его на край света без страховки, – заявил отец, словно речь шла не о его сыне, а о бесценном шедевре Возрождения.
Родители уже достигли такого искусства в ссорах, что, стремясь переложить вину друг на друга, без зазрения совести отрекались от собственных убеждений. В разворачивавшемся диспуте отец использовал аргументы, над которыми при иных обстоятельствах посмеялся бы, – обычно их приводила она; поскольку на сей раз она выступала за счастье и приключения, ему оставалась роль поборника предусмотрительности, гордости и бережливости.
Я с болью подумал, не ставит ли отец собственное счастье выше моего. Не жертвует ли моей жизнью, чтобы удовлетворить жажду мести. Чем еще объяснить коварную мелочность его возражений? Что означал его обиженный тон? Вероятно, он сердился на Сачердоти. Рана из-за того, что двадцать лет назад его отвергли, вновь открывшаяся во время Седер Песах и усугубившаяся из-за унижения, которое он претерпел от Туллии Дель Монте, вновь начала обильно кровоточить. Хотя, возможно, дело было в дяде Джанни. В обманщике, который, пообещав отцу финансовую поддержку, исчез безо всяких объяснений. Впрочем, я мог понять отца: как не испытывать неприязнь к человеку, дарящему твоему отпрыску путешествие, которое ты сам ему обещал? Как не позавидовать благодетелю и облагодетельствованному?
Совесть подбрасывает нам подобные вопросы так неожиданно и с таким напором, что невозможно пытаться их не услышать.
Вот чего я бы предпочел никогда не видеть: зависти отца к сыну… Хуже того: зависти моего отца ко мне. Презренного чувства, бросавшего куда большую тень на того, кто его испытывал, чем на того, кто его вызывал.
Но почему я чувствовал себя виноватым?
Возможно, потому, что в данных обстоятельствах у меня не было выбора – вернее, принять свою вину было самым легким выбором. Не в силах сбросить отца с пьедестала, я чувствовал, что лучше взвалить ответственность на себя, что, подвергнув себя самобичеванию, я если и не залечу свою рану, то, по крайней мере, облегчу страдания. Однако не стоит недооценивать невероятную, всепроникающую силу чувства вины. Иначе душевные муки будут лишь возрастать.
Я представил родителей, которые страдают здесь одни, во власти друг друга, в жаркой и душной квартирке, пока я прохлаждаюсь по другую сторону океана с самыми необычными и очаровательными людьми, с эксцентричным семейством, от которого я потерял голову. И понял: мне этого не вынести.
Нет, я не поеду в Нью-Йорк. Не сейчас. Не с дядей Джанни и не с кузенами. Я сказал себе, что это неважно. Все что угодно, но только не чувствовать себя, как в эту минуту. Мне хотелось поднять глаза и взглянуть в лицо родителям, не чувствуя себя маленьким мерзавцем, эгоистом, предателем. Я жалел, что Кьяра заболела, что дяде Джанни пришло в голову заменить ее мной, что родители получили от него подобное предложение и что они решили о нем рассказать. Я мечтал, чтобы все было как за мгновение до этого: я, они, наггетсы, сданные экзамены и целое лето, чтобы играть на гитаре.
– Впрочем, я согласен с тобой, – заявил отец, по-прежнему глядя на маму. – Не нам решать.
А кому тогда? Неужели мне? Знай они меня лучше, они бы догадались, что я не умею принимать решения (и до сих пор не научился). Хорошо, что я все уже давно решил. Останусь на лето в Риме. Так и поступлю. Твердя это про себя, я уже наслаждался горькими плодами отказа – извращенной гордостью, знакомой истинным стоикам. Хотя я и понимал, что лишить себя столь необходимого мне удовольствия, столь невероятного, неповторимого опыта, было полным безумием, ничто и никто не заставил бы меня передумать.
Однако мои губы, проигнорировав волю всех прочих органов, не прислушиваясь к сигналам из мозга и к голосу сердца, произнесли расплывчатую, невозможную, фальшивую фразу:
– А почему бы вам тоже не поехать?
2
Ну а потом закрутился фейерверк всего, что было в первый раз.
В первый раз я уезжал без родителей. В первый раз у меня перед глазами сверкало столько бесполезной ерунды на полках в duty free. В первый раз я прошел паспортный контроль. В первый раз ел, слушал музыку в наушниках, дремал в самолете, мчась навстречу приключениям. В первый раз приземлился в другой стране – более того, на другом континенте, более того, на правильном континенте. В первый раз почти все вокруг говорили на иностранном языке, на котором я едва мог объясниться и который внушал мне
