Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
– Да нет.
Пятьдесят два… Пятьдесят три… Пятьдесят четыре. Маре стало жарко. Надо же, какой камин – маленький, а шпарит как динамо-машина. Капли пота выступали на лбу и стекали по вискам. Мара принялась нетерпеливо постукивать ногой по полу.
Шестьдесят шесть… Шестьдесят семь…
– Как ты познакомилась с Талли?
– Она подруга…
– Твоей матери? – Вопрос прозвучал как-то неправильно, слишком отстраненно, словно врач спросила о машине или пылесосе, однако желудок у Мары сжался.
Разговаривать о маме с чужим человеком она не желала. Мара пожала плечами и продолжала считать.
– Ее больше нет, верно?
Мара помолчала.
– Вообще-то она у папы в шкафу.
– В смысле?
Мара улыбнулась. Один-ноль в ее пользу.
– Мы арендовали специальную шкатулку для праха – как по мне, это странновато, но уж как есть. Так вот, маму кремировали, а потом положили в эту шкатулку из палисандрового дерева. Когда Талли захотела развеять ее прах, папа был не готов, а когда он стал готов, была не готова Талли. Поэтому маму держат в шкафу, за папиными свитерами.
– А ты – когда была готова ты?
Мара моргнула.
– Вы о чем?
– Когда ты сама хотела развеять мамин прах?
– Меня никто не спрашивал.
– Как ты считаешь, почему?
Мара пожала плечами и отвела взгляд. Беседа приняла неприятный оборот.
– Как по-твоему, Мара, ты здесь зачем? – спросила доктор.
– Сами знаете зачем.
– Мне известно лишь, что ты наносишь себе раны.
Мара снова уставилась на цветок. Вроде живой, а листья прямо как восковые. Семьдесят пять… Семьдесят шесть… Семьдесят семь.
– Когда ты так делаешь, тебе легче, знаю.
Мара посмотрела на доктора Блум. Спина прямая, тонкий, с горбинкой нос выдается вперед над узкими губами.
– Но потом, когда ты видишь перепачканное кровью лезвие ножа, самочувствие у тебя ухудшается. Тебе делается стыдно или страшно.
Семьдесят восемь… Семьдесят девять.
– Если ты расскажешь мне о своих чувствах, я постараюсь помочь тебе справиться с ними. В твоих эмоциях нет ничего удивительного.
Мара закатила глаза. Очередное мерзкое вранье, которым взрослые пичкают детей, чтобы приукрасить мир.
– Ну что ж. – Доктор Блум закрыла блокнот.
Интересно, что она там написала? «Чокнутая малолетка; любит цветы» – наверное, как-то так.
– На сегодня наше время истекло.
Мара вскочила и направилась к двери. Когда она уже взялась за ручку, доктор Блум снова заговорила:
– Мара, у меня есть групповая терапия для подростков, переживших утрату. Не хочешь присоединиться? Группа собирается в среду вечером.
– Мне все равно. – Мара открыла дверь и вышла из кабинета.
Талли поспешно встала:
– Ну как?
С ответом Мара не нашлась. Она отвела взгляд и заметила в приемной нового посетителя – молодого, почти по-женски стройного парня в узких черных джинсах, заправленных в грубые ботинки с развязанными шнурками. На парне была черная футболка с надписью «УКУСИ МЕНЯ», а поверх футболки бежевая куртка. На шее у него висела цепочка с оловянными подвесками-черепами, в длинных, до плеч, неестественно черных волосах пестрели лиловые и зеленые пряди. Он поднял голову, и Мару поразил удивительный золотистый оттенок его глаз, густо подведенных черной тушью. Кожа у парня была болезненно бледная.
Доктор Блум остановилась возле Мары.
– Пэкстон, может, расскажешь Маре, что наша групповая терапия – штука вполне терпимая?
Парень – Пэкстон – встал и направился к Маре. Движения его были полны словно наигранного изящества.
– Талли, – доктор Блум отвернулась, – можно тебя на минутку?
Мара знала, что сейчас женщины начнут шептаться о ней. Она понимала, что ей следовало бы прислушаться к их разговору, однако все ее мысли занимал этот парень.
– Ты меня боишься, – сказал он, подойдя почти вплотную. Мара чувствовала запах мятной жвачки у него изо рта. – Люди вообще меня боятся.
– По-твоему, черное шмотье прям такое страшное?
Парень заправил за ухо прядь.
– Хорошим девочкам типа тебя полагается сидеть в уютном домике в пригороде. Наша групповая терапия не для таких, как ты.
– Ты меня вообще не знаешь. Кстати, прекращай у матери косметику тырить.
Неожиданно для Мары он рассмеялся.
– А ты злая. Мне нравится.
– Мара, – позвала Талли, – нам пора.
Она подошла к Маре, взяла ее под руку и вывела из приемной.
Всю дорогу до дома Талли болтала. Она несколько раз спросила Мару, не хочет ли та съездить в Бейнбридж встретиться с подругами, и Мара уже почти согласилась, но тут же подумала, что теперь она там чужая. За полтора года ее отсутствия старая дружба истлела, как крылышки мотылька, которые превратились в тоненькие белые лоскутки, и мотыльку никогда больше не взлететь. С теми девчонками у нее не осталось ничего общего.
Талли привела Мару в свою светлую элегантную квартиру и включила камин в гостиной. Языки пламени пробежали по искусственному полену и взметнулись вверх.
– Так как все прошло-то?
Мара пожала плечами.
Талли уселась на диван.
– Мара, не отмалчивайся. Я же помочь хочу.
Господи, да от нее всем одно сплошное расстройство. Как же она от этого устала! Вот бы кто-нибудь написал руководство для детей, у которых умерли родители, – вроде того, что в фильме «Битлджус». Тогда Мара заглядывала бы в руководство и выясняла, что нужно сделать и сказать, чтобы тебя оставили в покое.
– Знаю.
Она села на каменную приступку перед камином, лицом к Талли. Огонь согревал ей спину, и по телу бежали мурашки. Мара и не осознавала, что замерзла.
– Мне следовало бы уговорить твоего отца, чтобы после смерти Кейт он отправил тебя к психологу. Но мы с твоим отцом как-то разошлись. Правда, я постоянно про тебя спрашивала, да и с тобой каждую неделю болтала. И ты никогда ничего не говорила. Я не слышала, чтобы ты плакала. Твоя бабушка сказала, что ты неплохо справляешься.
– Не говорила, а зачем тебе было об этом знать?
– Мне известно, что такое горе и одночество. И каково это, когда ты закрываешься ото всех. Когда умерла моя бабушка, я запрещала себе переживать. Когда мама меня бросала, я каждый раз убеждала себя, что все в порядке, и жила дальше.
– А когда моя мама умерла?
– Тогда мне было тяжелее. От этого удара я не оправилась.
– Да. Я тоже.
– Доктор Блум считает, что тебе полезно будет сходить на сеанс групповой терапии для подростков. Он в среду вечером.
– Угу. Как будто это поможет.
Она видела, что ее ответ расстроил Талли, и вздохнула. Ей и своей боли хватает, а еще и Талли в придачу она не выдержит.
– Ладно, – сказала Мара, – схожу.
Талли встала и притянула ее к себе, но Мара, криво улыбнувшись, постаралась быстрее высвободиться из объятий. Если Талли поймет, как ее крестнице одиноко и плохо, это разобьет ей сердце,
