Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
– И будешь мне отчитываться.
Талли кивнула:
– Непременно.
Глава десятая
На выпускной Мара все-таки не пошла. Оно и к лучшему. Вместо этого они с Талли сели в самолет и полетели в Сиэтл. Верная своему слову, Талли записала Мару к доктору Харриет Блум на два часа в понедельник.
То есть на сегодня.
Вылезать из постели Маре не хотелось – накануне ночью она плохо спала и совсем не отдохнула. Тем не менее Мара сделала все, что от нее ожидалось, – встала, помыла голову и даже высушила волосы, хотя на это потребовалось немало сил. И одежду выбрала из шкафа, а не из кучи на полу.
Надев джинсы 7 for All Mankind jeans – когда-то, в прошлой жизни, самую любимую из всех своих вещей, – Мара пришла в ужас. Неужели она так похудела? Джинсы висели, обнажая торчащие бедренные кости. Чтобы добавить объема и спрятать шрамы на руке, Мара выбрала толстовку «Аберкромби» и, застегнув ее до подбородка, направилась к двери.
Она намеревалась выйти из комнаты, закрыть дверь и начать жизнь сначала, но, проходя мимо открытого чемодана, ненароком взглянула на брошенную рядом косметичку.
В ней она спрятала перочинный ножик. На миг мир вокруг померк, а время замедлило ход. Мара слышала, как бьется сердце, и чувствовала, как бежит по венам кровь. Она представила себе ее, эту кровь, – красивую, ярко-красную. Соблазн полоснуть себя ножом – всего разок, чтобы избавиться от тяжести в груди, – был настолько велик, что Мара потянулась к косметичке.
– Мара!
Она отдернула руку и огляделась.
Никого.
– Мара! – второй раз позвала ее Талли.
Значит, пора выходить. Мара стиснула кулаки, ногти впились в кожу.
– Иду! – крикнула она, но так тихо, что сама едва себя услышала.
Мара вышла из комнаты и прикрыла дверь.
В тот же миг к ней подскочила Талли. Она взяла Мару под руку и, точно слепую, вывела ее из квартиры.
Пока они шли по городу, Талли без умолку болтала, а Мара пыталась слушать, но сердцебиение заглушало все остальные звуки.
Ладони вспотели. Меньше всего на свете ей хотелось рассказывать какой-то незнакомой женщине о том, как она наносит себе раны.
– Вот мы и пришли, – наконец сказала Талли, и Мара, вынырнув из сероватого тумана, обнаружила, что они стоят перед высоким зданием со стеклянным фасадом. Когда они успели пройти через парк, где возле тотемного столба собираются бездомные? Мара не помнила, и это ее напугало.
Следом за Талли она дошла до лифта и поднялась к кабинету врача, а там серьезная веснушчатая девушка провела их в приемную.
Кресло возле аквариума оказалось чересчур мягким, и Мара неловко заерзала.
– Считается, что рыбы успокаивают, – сказала Талли. Она уселась рядом с Марой и взяла ее за руку. – Мара?
– Что?
– Посмотри-ка на меня.
Маре не хотелось, но она знала, что от Талли так просто не отмахнешься. Она медленно повернулась к крестной:
– Ну?
– Чувства не бывают неправильными, – мягко проговорила Талли, – порой мне без нее совсем невыносимо.
О маме уже давно никто не упоминал. Да, восемнадцать месяцев назад все только о ней и говорили, но даже у горя, судя по всему, есть срок годности. Словно двери в подвал: вот они закрылись, а ты остался внутри, в потемках, и больше о солнечном свете тосковать тебе не полагается.
– А что ты делаешь, когда… ну… от воспоминаний больно?
– Если я тебе скажу, твоя мама вернется с того света и устроит мне взбучку. Я тут взрослая, значит, мне и вести себя полагается прилично.
– Как хочешь, – Мара пожала плечами, – можешь не говорить, мне плевать. Все равно о ней больше никто не говорит.
Мара взглянула на девушку за стойкой, но та не обращала на них внимания. Талли молчала с минуту, хотя Маре показалось, будто намного дольше. В конце концов крестная заговорила:
– После ее смерти у меня начались панические атаки, поэтому я принимаю ксанакс. И я разучилась нормально спать. Я стала выпивать – порой слишком много. А ты что делаешь?
– Я режу себя где-нибудь, – тихо сказала Мара. Эти слова принесли ей неожиданное облегчение.
– Отличная мы с тобой парочка. – Талли горько улыбнулась.
Дверь у них за спиной открылась, и из кабинета вышла худощавая женщина, красивая той страдальческой красотой, которая, как считала Мара, отражает душевные муки. Женщина была укутана в клетчатую шаль, а края шали придерживала на груди, точно на улице снежная буря, а не июньский день в Сиэтле.
– До следующей недели, Джуд, – сказала секретарь.
Женщина кивнула, надела солнечные очки и, не глядя на Мару и Талли, покинула приемную.
– Ты, наверное, Мара Райан.
Мара и не заметила, как перед ней появилась еще одна женщина.
– Я доктор Харриет Блум. – Она протянула Маре руку.
Мара нехотя поднялась. Теперь ей по-настоящему хотелось смыться отсюда.
– Привет, – Талли тоже встала, – привет, Харриет. Спасибо, что согласилась нас так быстро принять. Знаю, что тебе пришлось другие сеансы переносить. Тебя нужно в курс дела ввести. Я пойду с ней…
– Нет, – перебила ее врач.
Талли ошеломленно посмотрела на нее:
– Но…
– Талли, я о ней позабочусь. И разговаривать с Марой мы будем один на один. Она в хороших руках, честное слово.
Маре в это не верилось. Вообще-то руки этой женщины хорошими не назвать – костлявые, с темными старческими пятнами. Хорошие руки так не выглядят. Но все же Мара послушно проследовала за врачом в чистенький, по-взрослому обставленный кабинет.
Окна выходили на Пайк-Плейс и сверкающий голубой залив. Полированный стол делил кабинет пополам, за столом стояло большое кожаное кресло, а перед столом – два удобных с виду стула. Возле задней стены черный диван. Над ним, на стене, висела картина: умиротворяющий летний пляж с пальмами. Возможно, Гавайи. Или Флорида.
– Мне прилечь надо, да? – Мара обхватила себя руками.
В кабинете оказалось холодно. Может, поэтому предыдущая пациентка и укуталась в шаль. Странно вот что: в стене прямо перед ней имелся газовый камин, в котором плясали ярко-оранжевые и голубые языки пламени. Мара чувствовала исходящее от них тепло и одновременно не чувствовала его.
Доктор Блум уселась за стол и сняла колпачок с ручки.
– Располагайся где тебе удобнее.
Мара плюхнулась на стул и, уставившись на комнатное растение в углу, стала считать у него листья. Один… два… три… Как же ей хочется побыстрее отсюда убраться. Четыре… пять…
Она слышала, как часы отмеряют минуты, слышала даже дыхание врача и шуршание черных нейлоновых колготок, когда та закидывала ногу на ногу.
– Ты бы хотела о чем-нибудь рассказать? – спросила доктор минут через десять, не меньше.
Мара пожала
