Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
Мара взяла маленькую шкатулочку с нарисованным на ней Шреком – ее она особенно бережно завернула и привезла сюда. Эту шкатулку подарила ей на двенадцатилетие Талли. Теперь шкатулочка казалась меньше и намного зеленее. Мара повернула ключик и открыла крышку. Выскочившая пластмассовая Фиона принялась крутиться под музыку: «Теперь ты звезда-а».
Внутри Мара хранила свои сокровища – агат с пляжа Калалох, наконечник стрелы, который нашла во дворе, старую пластмассовую фигурку динозавра, фигурку Фродо, гранатовые серьги – подарок Талли на тринадцатилетие, а на самом дне – розовый перочинный нож. Нож ей вручили на детском празднике в Сиэтле.
Мара открыла нож и посмотрела на узкое лезвие.
«Джонни, она еще маленькая». – «Кейт, она достаточно взрослая. У моей дочки хватит ума не порезаться. Верно, Мара?» – «Осторожно, доченька, не поранься».
Мара вдавила лезвие в кожу на левом запястье.
По телу пробежала дрожь. Томление.
Мара слегка дернула рукой, и лезвие разрезало кожу. Выступили капли крови. Словно зачарованная, Мара смотрела на кровь, неожиданно яркую и красивую. Такого чудесного цвета Маре видеть еще не доводилось. Словно красные губы Белоснежки.
Она, не отрываясь, разглядывала руку. Разумеется, боль она тоже чувствовала – резкую и одновременно сладкую и горькую. Все равно это приятнее, чем ощущение утраты, чувство, будто тебя бросили.
Эта боль настоящая, она честная и ясная, и спасибо ей за это. Мара смотрела, как капли стекают по руке и падают на черную туфлю.
Впервые за много месяцев на душе стало легче.
Изо дня в день Мара худела и отпечатывала свое горе в тонких красных линиях на руке выше локтя и на внутренней поверхности бедра. Каждый раз, когда ее захлестывали эмоции, точило ощущение утраты или разрывала злость на Бога, Мара резала себе кожу. Она понимала, что поступает неправильно и нездорово, но удержаться не могла. Открывая розовый ножик, теперь уже с багровыми разводами на лезвии, Мара чувствовала собственное могущество.
Поразительно, но боль, которую она причиняла себе, стала единственным лекарством от тоски. Почему так, она не понимала. Впрочем, ей было все равно. Уж лучше кровь, чем крики и плач. Боль позволяла ей выживать.
Утром под Рождество Мара проснулась рано и еще во сне подумала: «Мама, сегодня Рождество». А потом вспомнила. Мамы нет. Она снова закрыла глаза. Ей хотелось уснуть. Хотелось много чего еще.
На первом этаже началась привычная предпраздничная суета. Домочадцы ходили туда-сюда, двери хлопали. Братья звали Мару. Они наверняка уже бегали вокруг елки, дергали няню за руку, хватали коробки с подарками и трясли их, прислушиваясь к громыханью внутри. И мамы нет рядом, чтобы унять их. Как они вообще переживут сегодняшний день?
Это поможет. Ты знаешь, что поможет, а цена – лишь мгновение боли. И никто не узнает.
Она встала и подошла к комоду, к шкатулке со Шреком, дрожащими руками приподняла крышку.
Вот он, ее нож. Мара открыла его.
Чудесный, такой острый.
Она воткнула острие в подушечку пальца, чувствуя, как поддается кожа. На пальце выступила кровь – прекрасная в своем совершенстве капля. Мара восхищенно смотрела на нее. Тяжесть в груди отступила, будто невидимый клапан выпустил наружу пар. Несколько капель сползли с ладони и упали на пол.
Она благоговейно наблюдала за алой струйкой.
Зазвонил мобильник. Мара отступила, огляделась и взяла лежавший на кровати телефон.
– Алло?
– Привет, Мара, это я, Талли. Я так рано звоню, чтобы успеть до того, как ты пойдешь подарки разворачивать. У вас в семье это дело небыстрое – пока каждый развернет и всем покажет, полдня пройдет.
Мара вытащила из верхнего ящика комода носок и замотала им палец.
– Что случилось? – спросила Талли.
Мара с силой сдавила кровоточащий палец. Рана пульсировала. Обычно боль утешала Мару, но теперь, когда Талли прислушивалась к каждому ее вздоху, Мара ничего, кроме стыда, не испытывала.
– Все в порядке. Просто, понимаешь… Рождество без нее.
– Да.
Мара опустилась на кровать, лихорадочно раздумывая, что случится, если она кому-нибудь расскажет про порезы. Ей ужасно хотелось положить этому конец. Честно.
– Ты как, подружилась с кем-нибудь? – спросила Талли.
Этот вопрос Мара терпеть не могла.
– Ага, много с кем.
– Девчонки там вульгарные, да? – спросила Талли. – В Беверли-Хиллз.
Что на это ответить, Мара не знала. В школе друзей у нее так и не появилось – впрочем, она в подружки ни к кому и не набивалась.
– Мара, куча подруг тебе не нужна. Одной достаточно.
– Талли-и-Кейт, – равнодушно бросила Мара. Легендарная история дружбы.
– Я рядом и готова помочь, помнишь?
– Тогда помоги. Расскажи, как вернуть радость.
Талли вздохнула.
– Твоя мама тут пригодилась бы больше меня. Она верила в счастливый конец и в то, что все к лучшему. Сама я, если честно, считаю, что жизнь – отстой и что в конце мы все просто умрем.
– Жизнь и есть отстой. И в конце все умирают.
– Мара, поговори со мной.
– Мне тут не нравится, – тихо произнесла Мара, – и я все время по ней скучаю.
– Я тоже.
Сказать им больше было нечего. Мамы нет – и на этом все. Это они обе усвоили.
– Я тебя люблю, Мара.
– Ты что на Рождество будешь делать?
Ответила Талли не сразу, и Маре почудилось, будто крестная вздохнула.
– Ох, ты же понимаешь…
– Теперь все по-другому, – сказала Мара.
– Да, – согласилась Талли, – все по-другому, и меня это бесит. Особенно в такие дни, как сегодня.
За это Мара и любила крестную. Талли единственная никогда не врет и не убеждает ее, что все будет хорошо.
Первые несколько месяцев в старшей школе Беверли-Хиллз прошли как в кошмарном сне. Мара отставала по всем предметам, и оценки у нее резко снизились. Программа была сложная и требовала усидчивости, но трудности возникали не из-за этого. Маре не удавалось сосредоточиться, и собственная успеваемость ее не волновала. В начале 2007 года их с отцом вызвали на встречу с директором и консультантом по учебе. На встрече на нее смотрели с сожалением и непрерывно кудахтали что-то о горе и психологе. К концу разговора Мара поняла, чего именно от нее ждут в этом новом, лишенном мамы мире. Она едва не сказала, что ей наплевать, но тут посмотрела в глаза отцу и поняла, как сильно его расстроила.
– Как тебе помочь? – тихо спросил он.
Прежде она ради такого вопроса многое отдала
