Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
Папа вывел братьев из комнаты. Когда он проходил мимо Мары, она заметила у него в глазах слезы, и у Мары подкосились колени. Плакать отец может лишь по одной причине.
Мара посмотрела на мать и внезапно обратила внимание на нездоровую бледность ее кожи, на темные круги под глазами, на бескровные губы. Маму словно выстирали в отбеливателе, превратив ее в собственную тень.
Заболела.
– У тебя рак?
– Да.
Мару охватила безудержная дрожь, и, силясь сдержать ее, она сцепила руки. Как же она не предвидела этого? Почему не ожидала, что вся жизнь способна в одну секунду сломаться?
– Ты же выздоровеешь? Так?
– Доктора говорят, что я молодая и крепкая, поэтому должна бы выздороветь.
Должна бы.
– У меня самые лучшие врачи, – добавила мама, – я эту дрянь поборю.
Мара выдохнула, и тяжесть в груди слегка отступила. Мама никогда не врет.
И все же на этот раз она соврала. Соврала и умерла, и без нее жизнь у Мары утратила стержень. На протяжении нескольких лет Мара пыталась узнать женщину, которой не стало, однако вспоминала лишь больную раком мать – бледную, хрупкую, словно птичка, без волос и бровей, с исхудавшими белыми руками.
Поминки – «праздник в честь маминой жизни» – получились жуткие. В тот вечер Мара знала, чего от нее ожидают. Об этом ей каждый сказал.
– Понимаю, тупость, – тихо пробормотал отец, – но это она так захотела.
А бабушка сказала: пойдем, на кухне мне поможешь, и тебе полегче станет. И только Талли не кривила душой.
– Господи! – сказала она. – Лучше глаза себе выколоть, чем на это смотреть. Мара, подай-ка мне вилку.
Октябрь 2006-го. Мара закрыла глаза и окунулась в воспоминания. Именно тогда все и пошло наперекосяк. Вечером после похорон она сидела на лестнице и смотрела вниз, на людей…
…в черном. Каждые десять минут в дверь звонили и в гостиную вплывала очередная кумушка с завернутым в фольгу лотком (ведь похороны близких пробуждают волчий аппетит). Музыка тоже наводила на мысли о смерти, какие-то джазовые мелодии, отчего шестнадцатилетней Маре представлялись старомодные мужчины с узенькими галстуками и женщины с «бабеттой» на голове.
Она знала, что ей полагается пойти к гостям, разносить напитки и забирать тарелки, но смотреть на мамины фотографии было невыносимо. К тому же когда Мара видела чью-то маму – кого-то из танцевальной студии или из футбольной команды, да даже миссис Бэки из магазина, – сердце у нее разрывалось и она вспоминала, что ее утрата НАВСЕГДА. Прошло всего два – два! – дня, а живая, смеющаяся женщина с фотографий уже стиралась из памяти. В воспоминаниях застрял лишь бесцветный образ умирающей мамы.
Опять раздался звонок, и в дом, словно воины на защиту принцессы, плечом к плечу вошли ее подруги.
От слез косметика у них размазалась, а глаза были полны грусти.
Никогда еще Мара не нуждалась в подругах так, как сейчас. Она встала и покачнулась. Эшли, Корал и Линдси бросились по лестнице к Маре и все сразу обняли ее, так крепко стиснув в объятьях, что практически приподняли.
– Мы не знаем, что сказать, – призналась Корал, когда Мара чуть отступила назад.
– Мама у тебя крутая была, – искренне сказала Эшли, а Линдси кивнула.
Мара вытерла слезы.
– Жаль, что я ей этого не говорила.
– Да она и сама знала, стопудово, – заявила Эш, – это мне моя мама сказала и велела тебе передать.
– Помнишь, она пирожные принесла в класс к мисс Роббинс? И украсила их прямо как в книжке, которую мы тогда читали. Какая это книжка была?
Линдси нахмурилась, вспоминая.
– «Миссис Фрисби и крысы»! Она нарисовала на пирожных мышиные усы, – вспомнила Корал. – Так прикольно!
Они дружно закивали. Мара тоже вспомнила тот день: «О ГОСПОДИ! Ты прямо на урок ко мне приперлась! И что ты такое на себя напялила?»
– В «Павильоне» сегодня «Кошмар перед Рождеством» показывают, ночной сеанс. Пошли? – предложила Линдси.
«Меня мама не пустит», – чуть было не сказала Мара, и на глаза вновь навернулись слезы. Чувства перестали ее слушаться. Маре казалось, будто она – дом, который того и гляди рухнет. Слава богу, подруги рядом.
– Пошли! – И она повела их к выходу.
У двери Мара – в этом она готова была поклясться – услышала голос матери: Ну-ка, вернись, красотка. На ночной сеанс вы не пойдете. После одиннадцати вечера на этом острове ничего хорошего не происходит.
Мара резко остановилась.
– А папе ты, типа, не скажешь, куда уходишь? – спросила Линдси.
Обернувшись, Мара окинула взглядом толпу одетых в черное плакальщиц. Ни дать ни взять вечеринка на Хэллоуин.
– Нет, – тихо ответила она.
За весь вечер отец не подошел к ней ни разу, а Талли, едва взглянув на Мару, принималась плакать. Тут ее отсутствия никто и не заметит.
Следить за детьми входило только в мамины обязанности. А мамы больше нет.
На следующее утро отцу взбрело в голову повезти их на курорт. С чего он решил, будто песок и волны помогут, Мара не понимала. Она попробовала его отговорить, но права голоса по важным вопросам у нее не имелось. Так что она отправилась на тупые каникулы номер один ПМ (После Мамы – теперь отсчет своей жизни Мара вела так) и даже не пыталась наслаждаться морем. Пускай отец видит, как ей хреново. Кроме подруг, у нее никого не осталось, а подруги сейчас, когда они ей нужнее воздуха, за три тысячи миль от нее.
От приторного рая Мару воротило. Солнце и запах бургеров на гриле бесили, а при виде печального папиного лица хотелось разрыдаться. За всю неделю они так и не заговорили ни о чем важном – хоть и пытались время от времени поговорить, грустные папины глаза выбивали Мару из колеи и лишь усугубляли положение, поэтому Мара перестала смотреть на отца.
Подругам она звонила раз десять на дню, пока наконец эти адские каникулы не закончились.
Когда самолет приземлился в Сиэтле, Мара впервые за много дней расслабилась и вздохнула с легкостью. Она думала, что самое худшее позади.
И снова ошиблась.
Дома, когда они вернулись, гремела музыка, на кухне громоздились пустые контейнеры из-под еды, а в гардеробной их ждали Талли и куча коробок с маминой одеждой. У отца сорвало крышу, он наговорил Талли гадостей, и та заплакала, но даже это не самое страшное.
– Мы переезжаем, – объявил отец напоследок.
Глава девятая
В ноябре 2006 года, спустя менее месяца после маминых
