Индекс Франка - Иван Панкратов
С третьим память немного подвела… Был он недолго, этот майор из сосудистой хирургии, и запомнился Платонову лишь тем, как однажды на дежурстве зашил краевое ранение бедренной артерии после извлечения артериального катетера. Это было красиво.
Четвёртый — уже в гнойной хирургии — был таким же молодым, как и Виктор в те годы, выпивал в меру. Потом внезапно женился на старшей сестре отделения и уехал с ней и её детьми в Питер. Как потом узнал Платонов — всё у него там сложилось удачно.
Пятый — был сокращённым нейрохирургом. Его должность внезапно, благодаря спецам из Главного военно-медицинского управления, исчезла, а дослужить очень хотелось. Вот он и взялся за гнойное хозяйство, совмещённое с проктологией — сфера деятельности была, прямо скажем, совсем не его. На противоположном от нейрохирургии полюсе. Но он был человек ответственный, брал с собой в операционную атлас и уже через месяц запросто по нему оперировал геморрой за полчаса. Но к тому времени Платонов уже много чего умел сам и хирургический объём выполнял местами за двоих.
Шестой — был начальником у Виктора долго. Почти семь лет. Идеальный начальник. Рисковый хирург, полностью оправдывающий фразу «Победителей не судят». Весёлый и общительный человек, сформировавший в отделении центр неформального госпитального общения. Именно от него уехал в Академию Платонов — и к нему же и вернулся.
Ушёл шестой, хлопнув дверью, по предельному возрасту — и остался Платонов один на восемь месяцев. И уже втянулся и был готов занять эту должность окончательно, но приехал из Самары седьмой.
Кавказская кровь. Серьёзный, деловой. Родом из Махачкалы. Правда, через некоторое время он неожиданно стал старшим ординатором, как и Виктор, а к ним в расширенный после сердюковских реформ штат приехал восьмой начальник отделения. Чья-то волосатая лапа толкнула его на это место, не сильно задумываясь о последствиях. Утвердили его на должность не только начальника отделения, но и ведущего хирурга, что едва не развалило всю отлаженную работу хирургической службы, потому что выпивал он неплохо, два раза кодировался, а код подбирал быстро и охотно. В итоге исчез через пару лет без продления контракта.
Сам Платонов уходил из госпиталя уже при девятом. Уходил тихо, за нарушение условий контракта, в никуда… Были в его жизни потом и главврачи поликлиник, и директора частных медцентров. Всякое было. Их Виктор в расчёт не брал. Лазарев был у него — десятым. Юбилейным.
Дверь хлопнула, словно Алексей Петрович слышал его мысли. Заведующий вышел на улицу, на ходу закуривая сигарету, показал пальцем куда-то вверх — мол, ты под камерой стоишь, так что пойду я, как обычно, на стоянке покурю. Виктор поднял голову, увидел глазок камеры, понимающе улыбнулся в ответ.
— Там Москалёв всё сделал по твоему совету, — громко сказал Лазарев. — И в перевязочную зайди, какая-то бабуля ждёт. Из свеженьких.
После этого заведующий погрузился в свои мысли, спрятавшись за джипом. Платонов поправил слегка редеющие волосы, почувствовал, что всё-таки замёрз, и вернулся в отделение.
Марина ждала его в дверях перевязочной в фартуке и нарукавниках.
— Давайте уже пообщайтесь, да я следующего буду брать. А то она меня своим пожаром уже до белого каления довела.
Виктор взял из коробки перчатки своего размера, хотел надеть, но вдруг понял, что бабушка на кушетке сидит совершенно без повязок. Он решил уточнить, обращаясь к ней:
— Как вы получили ожоги?
— Что-что? Вы громче говорите, я плохо слышу, а слуховой аппарат тоже сгорел.
Платонов понял, что беседа будет долгой, но анамнез собирать было надо, и он старался пробиться сквозь глухоту бабушки и её истерику по поводу пожара.
— Да у меня нет ожогов, — расслышав вопрос с пятого или шестого раза, ответила Проскурина, пенсионерка восьмидесяти четырёх лет, поступившая около часа ночи по «Скорой» (всё это Виктор почерпнул из сопроводительного листа, что лежал на подоконнике перевязочной, но данных было, конечно же, крайне мало). Пациентка, со слов Марины, всю ночь проплакала в палате, чем просто вымотала нервы соседкам — сожалела о сгоревшем доме, о пропавших документах и вообще, была в психологическом шоке. — Понимаете, у нас на даче выключили свет. Днём ещё. А включили уже после восьми вечера, когда было темно. И включили так, что у меня на кухне плитка, такая, знаете, спиральная, раскалилась просто за мгновенье докрасна. А я стою над ней и не знаю, что делать. Вокруг стало плавиться всё, обои задымились, лампочки все взорвались. Сын мне фонарик оставил, я его с собой носила, но не проверяла никогда, а тут включить хотела, а он не работает…
Платонов решил было слегка сократить беседу, но просто не мог вставить в этот монолог ни слова. Плюс ко всему казалось, что если он перебьёт бабушку, то получит вдобавок и неплохую истерику.
— … Я хотела выключить плитку, а там под столом розетка, тесно очень, не видно. Дай, думаю, схожу за свечками, они у меня недалеко были. Пошла наощупь, взяла подсвечник, спички, зажгла. А с кухни уже и дым какой-то едкий, я кашлять начала, но всё равно туда пошла. Когда вернулась, то голова закружилась, и я со свечками горящими упала на ковёр в кухне. И с этого момента всё уже сильно полыхнуло… А на улице как рванёт что-то! Мне соседи сказали, что это будка трансформаторная взорвалась… Вот если бы она на минутку раньше, то плитка бы сама выключилась, и свечки не понадобились. Хотя…
Виктор был уверен, что к этому времени кухня уже неплохо так горела — и никакое отключение плитки не помогло бы.
— … И в горле першило сильно, и чувствую, что надо выползать. Так вот на карачках в сторону выхода и двинула… На коленках у меня кровь засохла, это я уже на крыльце завалилась… А за спиной горячо было очень и падало что-то. Соседи меня увидели, я закричала: «Помогите!» За руки меня схватили и поволокли куда-то, я к тому времени плохо соображала… А ожогов у меня нет, вы же это спрашивали? — и она посмотрела на Платонова снизу вверх.
— Да, именно это! — громко ответил Виктор, надеясь, что по второму кругу Проскурина трагедию расписывать не начнёт. Но предстояли другие вопросы, и Платонов мысленно приготовился к ещё одному монологу.
— Скажите… — он заглянул в сопроводительный лист, чтобы проверить память, — скажите, Надежда Францевна, у вас есть хронические заболевания? Что-нибудь с сердцем или с желудком? — накидал он ей наводящих вопросов. — Может, диабет? Давление повышенное?
— А вот давление у меня повышенное, да, — разобрала она, судя по всему, только последние слова Виктора. — Я как чувствую, что в голове тяжело, так сразу измеряю. У меня есть аппарат свой, я сама всё умею, надену вот тут, — она показала зачем-то руку, — кнопочку нажму и смотрю. И если сто тридцать или сто сорок — ещё терпимо, а вот если выше, то я таблеточку принимаю, половинку…
— Какую таблеточку? — спросил Платонов.
— Да кто ж её знает, — Надежда Францевна пожала худыми плечами. — Дочка давно как-то терапевта приводила, та послушала меня и таблеточки прописала, дочка мне их постоянно сама покупает. Это давно было, лет десять уже или больше…
— То есть вас десять лет никто не смотрел? — наклонившись к пациентке, спросил Виктор. Он старался говорить чуть ли не в ухо, но Проскурина все равно переспросила. Он повторил и почувствовал, как его начинает утомлять такая беседа.
«Надо бы к ней психолога нашего, пусть побеседует, — решил он. — Хотя если это особенности личности, то ничего не изменится…»
Бабушки и дедушки, подобные Надежде Францевне, встречались нередко — в терапии, правда, на порядок чаще, но и в ожоговом никогда не заканчивались. Именно такие пожилые люди с длинным списком болячек не успевали выскочить из-под кранов с кипятком, неаккуратно ставили чайники, задевали провода, хватались за трубы, падали в ванну. И у них — в большинстве случаев — не было ни документов, ни родственников…
— Да зачем меня смотреть, я здоровая, — вздохнув, сказала Проскурина. — Но вот то, что я гипертоник
