Экспресс-36 - Борис Сандлер
А вот кто, подобно шумным чайкам, чувствует себя здесь как дома, так это старая гвардия — пенсионеры. Холод и ветер их не пугает. Натянув вязаные шапочки до самых бровей, рассаживаются они на двух длинных скамейках, придвинутых к стене высокого здания из красного кирпича. Там, по ту сторону океана, каждый из них, вне всякого сомнения, был большой шишкой, воевал и строил, реализуя всякий раз новую программу, принятую очередным партийным съездом, работал, не жалея пота и крови — раз приказали, значит надо! — дожил наконец до пенсии и… живет нынче в Бруклине по так называемой «восьмой программе» для малоимущих, щедро выделенной ему и таким, как он, американским правительством — вместе со свободой, которой там, в далеком отечестве, непрерывно пугали; свободой, которой в Америке он боится уже сам.
Я знаю их всех, хотя и вижу в первый раз. Все они похожи друг на друга, но, разумеется, не внешне: сформировались в одно время, и единый отпечаток лег на их лица. Я знаю их, потому что все они похожи на моего покойного отца — на своем веку немало помучившегося, в тюрьме отсидевшего, от власти пострадавшего, но земле, в которой остался навечно, преданного до последнего вздоха…
И я совсем их не знаю, как не знал и собственного отца, потому что каждый раз, когда он собирался рассказать мне о себе, его горло словно стягивала петля пережитого.
Освободительная волна незадачливой и беспутной перестройки выбросила их на различные берега: в Израиль и США, Германию, Канаду, Австралию. Их дети и внуки боролись за свободную эмиграцию, за «воссоединение семей». Но, когда эта борьба увенчалась успехом, еврейские семьи начали разделяться и распадаться, расползаться — кто на восток, а кто на запад… Теперь сидят они, пенсионеры, на скамейках своей иммигрантской старости и мечтают еще раз повидаться с сыном или дочкой, с внуком или просто хорошим другом.
Не следует, однако, думать, что сидят они так целыми днями и клюют носами. Они по-прежнему недовольны жизнью, они больны хроническим недовольством — тем странным заболеванием, которое упрямо плодит великих музыкантов, актеров, врачей, ученых…
Существует, конечно, разница между волчьей жизнью там и «вэлферной» жизнью тут. Там самым страшным проклятием было: чтоб ты жил на одну зарплату, — тут же это проклятие звучит так: чтоб ты жил на один «вэлфер»!
Бывшие врачи, инженеры, ученые, артисты закатывают рукава и начинают лепить вареники, готовить фаршированную рыбу, солить огурцы и помидоры, квасить капусту, выпекать пряники, варить варенье, в общем — снабжать русские рестораны и продуктовые лавки. Жизнь кипит, но втихомолку — к чему кричать-то? И в Америке у стен бывают уши. Лишь бы не зависеть от собственных детей. Лишь бы наскрести внучке на подарок… Лишь бы… Лишь бы… А кроме всего прочего, записываются они еще и на курсы английского. Все-таки среди американцев живем…
Именно в Брайтоне, на пороге Америки, мне вспомнились слова одного одесского еврея, тоже из «вечно недовольных»: «Видите эти доски? — он обвел своим хитрым взглядом деревянный настил у Атлантического океана. — Дали бы их мне, я бы из них смастерил аэроплан и улетел туда, где меня нету!»
После прогулки по Брайтон-Бич в голове у меня прояснилось. Я как будто отведал того удивительного бальзама, что производится здесь без всякой лицензии, и понял, о чем писать. А кроме меня никто об этом в «Форойс» и не напишет, потому что никто из постоянных авторов не знает лучше меня жизнь «русских» — ни прежнюю, советскую, ни нынешнюю, иммигрантскую. «Нужно ли это нашему читателю?» — попробовал я заранее ответить на вопрос редактора, не имевшего пока ни малейшего представления о моем замысле. По правде говоря, большинство читателей «Форойс» давно оторвались от «брайтонского порога», но как бы далеко они ни продвинулись по своим американским путям-дорогам, все-таки наверняка помнят, с чего все начиналось. Брайтон-Бич, вероятно, не самое красивое и не самое благоустроенное место в Америке, но в нем заложено отличное лекарство от амнезии.
Калман Клигер прочитал мою статью, озаглавленную «Люди оттуда», а затем лично принес ее ко мне в кабинет и положил на стол:
— Да-да… Но заголовок не совсем ясен. Что вы имеете в виду под «оттуда»?
— «Оттуда»? — в первое мгновение я растерялся и начал объяснять довольно неуклюже: — «Оттуда» значит «не отсюда»… То есть имеется в виду — из той жизни, которой больше нет. Но одновременно «оттуда» означает также — с Брайтон-Бич. Про тамошних обитателей пока не скажешь, что они местные… И кто знает, станут ли когда-нибудь.
— Слишком сложно. Газетный заголовок должен быть ясным и сразу притягивать читательский взгляд… Во всяком случае, передайте статью реб Менаше, а он уж найдет, как ее вставить в номер…
Редактор собирался выйти, но я, вдохновленный новостью, остановил его:
— Хочу написать целую серию статей на ту же тему…
Он поднял руку, как будто вызывая такси, и тихо ответил:
— Пусть пока будет одна статья, а там посмотрим. Не люблю длинные истории с продолжениями.
Наши с редактором отношения, выглядевшие поначалу напряженными, постепенно выровнялись и потеплели. Я даже убедил его ставить на полосы по одной-две фотографии, подходящие к тексту. Более того, Клигер предложил мне занятие, по-настоящему меня захватившее. Угол его кабинета был уставлен металлическими ящиками дли хранения документов. Выдвинув один из них, он сказал:
— Раз уж ищете фотографии, так здесь их целый ворох. Только нужно всё разобрать…
Он выглядел довольным от собственной идеи — так, как и полагается выглядеть взрослому, который потакает детским капризам.
— Пошарьте как следует во всех папках, — его идея становилась интереснее с каждым словом. — Там, кажется, и рукописи должны быть…
Азарт золотоискателя уже стучал в моем сердце своей киркой. Я сразу почувствовал его, этот стук. Он был мне хорошо знаком с тех давних уже времен, когда в Союзе я рыскал по разным «царским» архивам, собирая материалы для исторического романа. Звучал этот стук и позднее, когда мне довелось листать дела репрессированных еврейских писателей в кишиневском КГБ. В результате были написаны эссе «Дело номер 5390» и статья о редакторе первой в Бессарабии ежедневной газеты на идише «Ундзер цайт», писателе и фольклористе Залмане Розентале, которого в 1940-м арестовали и сослали в ГУЛАГ… К этому золотоискательскому стуку я прислушивался и в московском архиве, развязывая тесемки на папках с тысячами рукописных страниц, конфискованных в конце 1940-х у закрытых советских еврейских учреждений, и потом, уже в Израиле, когда мне посчастливилось каждый день вглядываться в пожелтевшие странички
