Багаж - Моника Хельфер
— Не надо было тебе бежать за ним и говорить ему, что он будет гореть в аду, — шепотом сказал Генрих.
И Вальтер шепотом ответил:
— Но я же знаю, что он попадет в ад.
Мария прошептала:
— Никто из нас ничего не знает про ад.
— А я знаю, — настаивал на своем Вальтер.
Весть разлетелась быстро, и уже не было в деревне никого, кто не знал бы про Марию, про ребенка у нее в животе и про расчеты, которые выпадали не в ее пользу. Ходили злые пересуды. Многое припомнили «багажу». И делишки отца, про которые толком никто ничего не знал. И ненормальную красоту жены. И привилегии отца как солдата, потому что, во-первых, он был все еще жив, а во-вторых, уже дважды получал отпуск с фронта. И более чем заметные способности Лоренца в счете, которые затеняли даже самого учителя: якобы Лоренц мог в уме складывать трехзначные числа. В волшебство уже больше никто не верил, но и со счетов все это никак не сбросишь.
Стали расспрашивать бургомистра насчет «багажа». Но тот ничего не говорил. В конце концов перед войной он был тесно связан с Йозефом. Опять же, делишки. И то, что он делился с ними со своего стола, тоже было известно. И можно было усомниться в том, что он делал это просто из любви к ближнему. Может, он как-то зависел от Йозефа. Опять же, делишки. И пусть же наконец объяснит, что за делишки такие.
— На это я вам ничего не скажу, — заявил он.
— Почему же ничего?
— Потому что ничего, дурень ты этакий!
— Потому что, видать, много знаешь?
— Да и знал бы, не сказал, дурень ты этакий! Да что ж вы за свора такая! Просто клубок ядовитых змей! Вы все вместе не стоите одного плевка Йозефа!
Про то, что Вальтер погнался за священником и остановил его, тетя Катэ, к сожалению, рассказала мне только тогда, когда ее брата уже давно не было в живых. Я говорю «к сожалению», потому что уже не могла выразить моему дяде восхищения. Я люблю вспоминать его. Он был самый веселый из всего «багажа». Он утверждал, что женщины его любили и хотели, всё ему прощали, и он мог получить любую, какая приглянется. На мой вкус он не был красивым мужчиной. Может быть, с годами идеал меняется. Он был рослый, плечистый, с атлетической фигурой, хотя никаким спортом не занимался, с тонкой веснушчатой кожей, с рыжими волосами, со светлым пушком на груди, на руках и на тыльной стороне ладоней. Работал он не так много, как его братья, часто уходил в загул. В жены себе взял полную женщину с красивым лицом, которая вскоре еще растолстела. И разонравилась ему. У них было пятеро детей, жили в неоштукатуренном доме. Его угораздило влюбиться в женщину, которая выходила на панель. И это он находил идеальным. Ему никогда не приходилось перед ней отчитываться или оправдываться. А его законная жена завела себе любовника, который посещал ее часто и без всякого стеснения, он был торговым агентом, и ему было уютно с толстой женщиной. Это она научила меня танцевать фокстрот. Когда моему дяде Вальтеру прискучила проститутка, он передал ее дальше своему младшему брату Зеппу. И тот на ней женился.
Братья никогда не говорили между собой о прошлом. Это были мужчины, выросшие прямо из земли, и погибали они тогда, когда им больше нечего было ждать.
Катарина училась в школе с удвоенным рвением, с удвоенной быстротой и накрепко всё запоминала. Учитель ее уважал. Он говорил ее соученикам, что Катарина в конце концов не виновата, что ее мать потаскуха.
— Вот именно так, буквально, он и говорил, — рассказывала тетя Катэ, сплевывала и злобно шипела, но на слух это звучало не так, как изрыгают вековые проклятия, а так, будто сердится ребенок: — Вот ведь паршивый пес! Говорил это перед всем классом, что наша мама потаскуха! Надеюсь, его за это поджаривают там, внизу!
Она стояла перед классом, когда учитель так отзывался о ее матери. И не смела поднять глаза от пола. Одноклассники — мальчики и девочки — старались к ней даже не прикасаться. В гардеробе они вешали свои пальтишки подальше от ее куртки. У нее была одна подруга, которая ей тайком подсовывала кусочки сдобной плетенки и писала записочки, что хорошо к ней относится, но не может это показать.
Для Генриха тот год был последним в школе, он уже отучился. В классе он всегда держался тише воды и ниже травы, и то, что ему приходилось чувствовать на себе вражду от других, глубоко его ранило.
Мария таскала Вальтера на руках, хотя он был уже тяжелый и скоро должен был идти в школу, и прыгала с ним по кухне так, что в ящиках все громыхало — таким образом она надеялась устроить себе выкидыш, но опоздала с этим. Она была уверена, что родит девочку, потому что ее совсем не тошнило. Тошнота у нее была только с мальчиками. С Катариной у нее кружилась голова, но дурноты не было. Как будто выкидыш спас бы ее от злых слухов.
В июле она послала Лоренца к своей сестре с настоятельной просьбой, чтоб та приехала и забрала ее к себе, речь идет, мол, о жизни и смерти. Лоренц пустился в путь утром, в четыре часа, и в полдень уже был у тетки. Дядя запряг лошадь, и вечером Мария уже была у сестры. В хороших руках. Мягко укутанная, горячим чаем напоенная. С кусочком шоколада на тарелке. Лоренц, Катарина, Генрих и Вальтер оставались дома одни. Мария родила на свет девочку. Там же она была и окрещена, без формальностей, что допускается в случае угрозы жизни младенцу. Крестила сестра Марии, потому что священник отказался. Нарекли девочку Маргарете. Через неделю Мария была уже дома.
Война шла уже третий год, и хорошо не было уже никому. Адъюнкт и его мать уже мало чем могли помочь. Собственно, вообще ничем. Яблоками летом. Вишнями, но вишни у Марии были и свои. Ему было так стыдно из-за этого, что он уже не смел показаться Марии на глаза. Она сама пришла к нему. Он спрятался, сделал вид, что его нет дома. После этого она уже не ходила в деревню. Однажды к ней в дверь постучались, снаружи стояли мужчина и женщина. У него шляпа была надвинута глубоко на лоб, у нее так
