Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
синее гладко-синтетическое – на шершаво-ржавое, морским узлом. и против взлётной диагонали, по которой в небо взмывали – моя скорбная вертикаль, резкий вниз обрыв, как падение ножа гильотины.обуздание. стремления. к земле.
Дедовщина
(возле Лимонова)
шёл через Маяковку, переходом метро, натыкаясь на скейтбордистов, потом через Патрики – опаздывал, но весел. в уверенности, что симпозиум, возлияния, беседы с равными и превосходными – затмят на вечер быт, волнения отцовские… особнячку, где жил и был убит Берия, посольству турецкому нынешнему – привет направо, радио «Резонансу», жившему в радио-доме прежде, где всё начиналось – привет налево. обогнул скорбный блёкло-жёлтый угол московского союза писателей с его обшарпанной многими надеждами, замусоленной деревянной дверкой. перебежал наискось улицу Герцена в неположенном месте, почтительно ускоряясь перед джипом…
в основном зале ресторана, где прежде свисали морды животных – почти никого нет, сидят отдельные две-три группы, торжеств не замечено. прислуживают им официантки-гастарбайтерши, на мои вкрадчивые вопросы не отвечающие – наверное, вообще русский язык ближе к уличному шуму для них. наличие в этом зале Барщевского ободрило, но тут же расстроило – свидание, наверное. с женщиной он: встаёт, хлопочет, улыбается ей…
догадываюсь, наконец, обратиться за ширму – когда-то уже спускался туда почётным коридором. то было мероприятие Проханова, преимущественно непьюще-мусульманское. от подсчётного-подсобного столика указывает тётенька в переднике, где пёстрый зал. определённо он запрятан поглубже на случай бомбёжки центра Москвы, чтоб пировать назло врагу…
это второй праздник с его участием. и надо было догадаться, что он будет. и принести последнюю книгу стихов (хотя она вышла и к предыдущему маю – но тогда зачем-то дарил всем кроме него). вбежал в зал, встал рядом с Аграновским и Делягиным. поздоровался, поговорил, выпил соку. с собой только одна книга – чёрная, другая, подарок. ещё не подписанный.
вывлекаю внимание Сергея из круга – а эти круги здесь и пересекаются и переобразуются. пересекаются, как диаграммы Эйлера-Венна.
– Здравствуй, дорогой!.. О-о-о, книга?
– Ты на год посмотри… Первая. Но не подписана.
– Сейчас, ручку организуем.
вразвалочку, как добрый молодой барин, тостуемый подловил рукою длинной официантку, организовал ручку. над выстроившимися парами бокалами красного, хищно на них отвлекаясь, витиевато, под стать флексойдам, я подписал – и теперь обрёл условное право угощаться… о, сколько лиц знакомых! где ещё встретишь героев не только чужих, но и собственных проз, иногда и пересекающихся (один герой на двух авторов) – вон, например, Франческа, традиционно меня не замечает, дуется за пУблу о лагере Че. смешались герои и авторы.
прежний центр круга рассосался, Делягин ушёл, и я теперь, здороваясь попеременно, то с вооружённым своим большим, под стать бороде фотоаппаратом Алексеем Савелиевым, то с вооружающимся бокалом, ассиметричным Антоном Секисовым, перемещаюсь вместе с тёзкой Аграновским в дальний левый угол. где невысоко царит Лимонов, и при нём всё время кто-то. наверное, нацбол… пока мы перемещались круговым манером, Лимонов ушёл, и вернулся с лаконичной рюмочкой:
– Ну, как вы, чтО вы?
доля скепсиса и снисхождения была в вопросе – всего лишь поводе протянуть мимо нас руку за фуршетной закуской. отвечать начал мой тёзка, и правильно сделал. потому что я оторопел. и не по причине там величия собеседника и прочего – это как-то уже пережито в нулевых, его политическая биография и наша работа сблизили. наоборот, простота и прямота вопроса обескуражили. «что вы» – ну, вот мы. занимаем место в пространстве. и всё. ментального (общественного) прироста к этому личному пространству в зримых величинах не замечено. а остальное – «как возможно», «из ненаписанного», «громадьё моё». гравитационное возмущение и сплошной презент пёрфект от такого соседства не только имён, но времён…
Дима со свойственным ему спокойствием и позитивом, даря окрест улыбки глаз, как говорится, занял гостя юридическим разговором, пока я собирался с мыслями и волей. вот говорят – «погреться в лучах славы»… но тут, пожалуй, случай полного затмения, и ведь держать такой майский отчёт ежегодно – сложно, а надо и почаще, и построже, и перед собой. и разговор-то на равных, и тут надо уловить темп, тему: они уже про ДНР, про Украину…
год назад в белокирпичном кафе-надстроечке «Фитиль» на Фрунзенской набережной я тоже вбежал на второй этаж попозже прочих, уже в разгар. увидел его, аккуратно обошёл по пути к блюду с мясными соблазнами. потом вернулся, молча встал рядом – он напоминал кусочек тающего льда, в мелких капельках пота от выпитой водки, но задорный, ироничный, искрящийся своей коротко бритой на висках сединой. задержался недолго он там, быстро ушёл, оставив молодёжь доходить до иных кондиций.
а в этот раз разговорились, всё же. и Дмитрий Владимирович даже юридически корректно отошёл, хотя в некоторых диалогах участвовал.
– Чёрт, опять забыл книгу – там у меня два подражания Лимонову, ленивое и ретивое…
глаза мэтра, хоть и снизу вверх глядящие, но превышающие, при упоминании великого псевдонима разгорелись:
– Ну-у, ничего, чай, не в последний раз…
– Да, надеюсь, будет случай.
– Дмитрий, что вы тут видите помягче? А то я только от зубного, вот с трудом тут могу подыскать закуску…
– Ну, бананы ещё остались… И вот мясо вроде мягкое на вид.
– Точно! Попробуем…
надо же, имя помнит. впрочем, у писателей память – это капитал. «так, открываем портфель, папочка Чёрный» – примерно так она устроена, если верить его «Всырам», если там не шутка. в папке пара эпизодов личного общения, один из которых был расшифровкой рукописи о Южной Осетии, названий и обложек моих книг не обнаружено, не обязаны они тут храниться, им не в папке место, а на прилавке или на книжной полке… помню, просил я на задницу обложки второй книги изречь что-нибудь – так извинялся, что некогда, фразой отбоярился… но «на обиженных воду возят», как говаривала моя первая, из книги второй, Машунчик. и вот мы вместе. то ли убежать хочется, то ли разговориться. потому что секунда простоя в таком разговоре выглядит дюже глупо. читал-то его часами… диалог заочный, следовательно, вёл, умел.
о, безотцовщина! ты ли нас делаешь такими податливыми в сторону творческих авторитетов, воспитателей нашего ума? воспитание сие творим мы над собою, наедине с книгой – почти секс или даже серьёзнее секса, потому что воспитатели фамильные не властны тут, ни над процессом, ни
