Песчаная роза - Анна Берсенева
Она вспомнила их спонтанный и какой-то судорожный парижский отпуск, искаженное ненавистью лицо Бориса, его крик: «Да когда ж ты от меня уберешься?! Сколько можно маячить живым укором!». И как сидела потом весь день в Люксембургском саду, ничего перед собою не видя – ни очарования весенних аллей, ни гармоничной стройности скульптур. И как, уже вернувшись в Москву, в родительский дом, долго еще, выходя из подъезда, была уверена, что сегодня точно увидит его у ограды, и он скажет, что себя не помнил тогда, что не может без нее жить, и попросит вернуться к нему… Не могло же все вот так вот закончиться, они же не просто подходили друг другу, но совпадали во всем, в самых малых мелочах! Однажды Соня сказала, что навязчивые образы – это не обязательно плохо, вот, например, она часто вспоминает строчку Мандельштама – «и хладнокровен средь базарных фурий невозмутимый повар с броненосца», – и всегда невпопад вспоминает, и непонятно, почему именно ее, но это ей только радостно, а Борис вдруг ответил, что и у него, бывает, вертится в голове строчка из того же стиховорения, только другая – «уносит ветер золотое семя, оно пропало, больше не вернется», – и это очень к месту всегда, потому что характеризует жизнь самым точным образом. И они так обрадовались этому необыкновенному совпадению, что одновременно засмеялись.
– Чем женщины руководствуются в своих поступках, я понять не могу, – пожал плечами Женька.
– И Алесю не можешь понять? – улыбнулась Соня.
Она обрадовалась, что можно сменить тему.
– Она во всем другая.
Свет мелькнул в его глазах, и лицо переменилось. Удивительно было это движение света – за окном стоял плотный ноябрьский мрак.
– Как у тебя с ее сыном складываются отношения? – спросила Соня.
– Нормально. А какие могут быть сложности?
– Все-таки ты для него новый человек.
– Любой мамин мужчина был бы для него новым человеком. Думаю, он считает меня не худшим вариантом.
– Как ты рационально к этому подходишь!
– А как надо?
Как надо, Соня не знала. И что она вообще знает о жизни? Блеклое создание, не способное уже даже на любовь. Если вообще была на нее когда-нибудь способна. И вялые ее отношения с Максимом, и нынешняя неясность с Шаховским заставляют в этом сомневаться.
– Вот к Москве Сережка не легко привыкает, – сказал Женя. – Тут в самом деле есть основания для беспокойства.
– Может, нам бы всем вместе куда-нибудь пойти? – предложила Соня. – Как он к театру относится?
Она видела Алесиного сына несколько раз, но не поняла, какой он. Растерянный, это единственное, что можно было сказать определенно. Удивляться не приходилось: сразу и жизнь с почти не знакомым человеком, и новая школа, и Москва, которая его, вполне возможно, пугает…
– Сережка любопытный, – сказал Женя. – И воображение есть. Но Алеся говорит, в театре он скучает. Я его в Экспериментариум свожу. Там происхождение электричества показывают, химические реакции, ну и всякое такое. Ему интересно будет.
– После Экспериментариума заходите сюда, – предложила Соня. – У меня, конечно, ничего интересного нет. Но и просто за чаем вместе посидеть тоже неплохо для ребенка. Наверное.
– Кстати, покажешь ему песчаную розу, – вспомнил Женя. – Алеся очень впечатлилась, и он заинтересовался.
– Да, роза Сереже понравится, – согласилась Соня. – Даже ты ею интересовался в его возрасте, помнишь?
– Ага, пытался понять, кристаллическая у нее структура или какая-то другая.
Соню песчаная роза интересовала, конечно, не структурой и вообще не видом своим. Откуда она взялась, вот что волновало воображение. Откуда серебряная с золотым отливом оправа грубой работы, и черненый орнамент, и эбеновая шкатулка, как все это попало в дом в Подсосенском переулке, что значило для Сониных предков, то есть, выходит, и для нее самой? Или ничего такого не выходит, потому что связь, красиво называемая кровной, на самом деле призрачна? Ведь та растворившаяся во времени женщина, которой принадлежало колье с песчаной розой, не присутствует в ее, Сониной жизни вообще никак, ни единым воспоминанием, от нее не осталось ни следа, ни даже тени…
Эта мысль показалась Соне такой странной, что уже после того как ушел Женька она даже вынула колье из шкатулки, надела его и подошла к зеркалу. Ей хотелось проверить ощущение, которое возникало у нее при этом всегда, с самого детства. Оно подтвердилось и теперь: неизвестно, как обстоит дело с неведомыми предками, а с песчаной розой связь у нее точно есть. Когда роза лежала в ложбинке между ключицами, Соня чувствовала это буквально физически. Но является ли связь с мертвым предметом подтверждением связи с живыми людьми?
Теперь уже не ответить. Да и важно ли это?
Глава 20
«О, горбоносых странников фигурки! О, средиземный радостный зверинец! Расхаживают в полотенцах турки, как петухи, у маленьких гостиниц».
Ксения смяла листок, на котором собственноручно вывела эти строчки несколько дней назад. Она тогда написала записку гипотетическому французскому офицеру, умоляя помочь ей добраться до Европы, после этого волнение не отпускало ее, и она пыталась утишить его, записывая по памяти стихи, которые папа когда-то ей показал, чтобы отвлечь от грустных мыслей. Они были переписаны кем-то от руки на таком же листке. Папа сказал, что фамилия поэта Мандельштам и что он написал эти стихи здесь же, в Крыму, только не в Ялте, а в Феодосии.
Все это теперь ни к чему. И лучше это забыть. Воспоминания о родителях, о Ялте, как и странно волнующие рифмованные строчки, привязывают к жизни. Лучше оборвать все эти нити. Тогда, может быть, удастся отчалить неощутимо, как лодка, когда перерезан канат, удерживавший у берега.
Кабир поставил перед Ксенией кружку с водой и котелок с варевом из козьего мяса. Поднял с песка смятый листок, расправил, недовольно покачал головой, буркнул что-то себе под нос. Ксения поняла: сердится, что она испортила такую дорогую вещь, как бумага. Поняла она и смысл его следующей фразы: он приказал, чтобы она ела. Но этого Ксения делать не собиралась. Неощутимо отчалить – только в этом теперь состояла ее цель. Она надеялась, что ей удастся сделать это безболезненно, да и не видела никакого иного способа, кроме того, который наметила. Положим, преодолеет страх и ночью уйдет в пустыню. Ну так ведь Кабир догонит раньше, чем силы ее оставят. Или она пересилит свое отвращение к пустынным гадам и даст себя укусить скорпиону. Но туареги знают средства, и может статься, что укушенный не умрет, а лишь намучается, так Фатима говорила. Как обстоит дело с укусом змеи, Ксения не знала. Но
