Пророки - Роберт Джонс-младший
Где теперь Мэри? По-прежнему в Чарльстоне? Скорее всего. Продавать и ее тоже не было смысла. Рубить тесаком — само по себе суровое наказание. До конца дней своих не знать ей иной сладости, кроме сахарного тростника. Иногда Саре проще было представлять ее мертвой: зарытым в землю распухшим трупом, лакомством для червей. Однако в иные дни Мэри виделась ей с тесаком в руке, обагренным вовсе не ее собственной кровью. На самом же деле случилось вовсе не это. Это из Сариных рук им пришлось выдирать тесак. Зачем они вообще ей его дали? Ведь то, что способно рубить тростник, легко разрубит и человека. Отказов ее никто не желал слушать, а ведь так и подмывало проверить эту теорию. Слишком много в ней осталось от своего народа.
— Мы с самого начала были обречены, верно?
Последнее, что сказала Сара Мэри, прежде чем ее связали и уволокли в Миссисипи. Зачем говорить о чувствах? Ведь все давно уже сказано. И последние минуты вместе Сара решила потратить на то, чтобы всмотреться в лицо своей Единственной, запечатлеть его в памяти накрепко. Чтобы глубокой ночью — в другое время никак не выйдет, — просунув руки меж бедер, видеть перед собой лишь его. Может, тогда ей удастся выплеснуть так обильно, что соки долетят до самого неба и прольются дождем на Единственную, где бы она сейчас ни находилась.
О, Сара! Теперь ты в Пустоши. В самой пучине. В темной пропасти. В бездне. В склепе, в могиле. И глотнуть воздуха тебе удается лишь украдкой. И здесь, среди удушливой жары, крови и воплей, бывает, как запоет Эсси в поле — и собирать хлопок становится чуть менее невыносимо. Как откроет она рот да как возьмет ноту до того высокую, что аж в животе задрожит, потому что сама жизнь в ней трепещет. «Должно быть, — думала Сара, — потому вокруг ее головы и вьются вечно бабочки — чувствуют».
Вот так и она сама, подобно Эссиным бабочкам, невольно кружила возле Самуэля с Исайей. Старалась только не прикипать к ним слишком уж сильно, ведь Пустошь умела только отбирать. А со словом «отдавать» была вовсе не знакома, как и со словом «доброта». И все же, как она ни крепилась, тот, что сделал правильный выбор — потому что решил стать женщиной или бесполым — немного, совсем чуть-чуть! — смягчил ее сердце.
Как-то на закате она увидела Исайю у реки. Сара ненавидела эти небесные фокусы: знай себе льет кругом оранжевый да фиолетовый, лучше момента, чтобы соединиться с той, кого любишь, и не придумаешь. И как это вынести, когда вся остальная природа по жестокому уговору лишает ее груди тепла любовной ласки? Исайя же с растерянным видом стоял и разглядывал эти декорации. Самуэля при нем не было, Сара догадалась, что тот соединяться способен лишь в хлеву, в укрытии. Она подошла ближе. Платье ее вымокло от пота после трудового дня, голова была повязана платком, и от тела ее шло переливчатое сияние. Исайя глядел на цветы вербены, синевшие у границы поместья, но к воде подступить не решался. Заметив Сару, он улыбнулся и кивнул на них.
— Такой тоскливый синий — сердце щемит, да?
Сара, остановившись рядом, смерила его взглядом.
— Да что ты знаешь о тоске? — бросила она, предвкушая возражения.
Однако Исайя снова взглянул на цветы и, повесив голову, отозвался:
— Твоя правда.
Такого Сара не ожидала. Она набрала в грудь побольше воздуху и медленно выдохнула. Зажмурилась, снова глубоко вдохнула и ощутила на языке вкус полевых цветов и речной воды. Затем открыла глаза и долго смотрела на дальний берег.
— Эта ваша связь — она из древних времен, — мягко сказала она.
— Из прежней жизни, стало быть? — обернулся к ней Исайя. — Из тех краев, откуда ты родом?
— Точно так, хоть никто и не желает меня слушать.
— А я б не прочь, — сказал Исайя.
Сара улыбнулась. «Такая мелочь. А ведь приятно», — подумала она и прижала руку к груди.
— Одно тебе скажу: держись, сколько сможешь. Никто не знает, чем кончится, а больно будет наверняка. Но смотри-ка. — Она указала на восток. — Мне пора.
Исайя, кажется, снова растерялся, но все-таки кивнул. Сара сказала ему это лишь по одной причине: потому что он выбрал стать женщиной или бесполым. Значит, возможно, он не отвергнет ее знание, а сможет его принять. Исайя вытянул ногу и помотал ступней в воде.
— Продолжай, — сказала Сара, удивившись, откуда это он знает, что делать. — Теперь хватит.
Исайя покосился на нее.
— Чего видишь? — спросила она.
— Там будто есть что-то. — Он прищурился, вглядываясь в темную воду. — Лицо, что ли? Лицо женщины? — Он поближе склонился к воде. — Она… на тебя глядит!
Он никак не ожидал, что Сара в ответ улыбнется. Даже засмеется. Кто бы мог подумать, что Мэри решит послать ей весточку через этого парня? А все же она ей радовалась.
— Спасибо, — поблагодарила она Исайю, на мгновение поймав его взгляд.
— За что это? — спросил тот.
— Не твоя забота, — отозвалась Сара. — Помог ты мне. Теперь я на твоей стороне.
Исайя смотрел на нее, не отвечая.
— Нелегко это, когда все от тебя отворачиваются, верно?
— Не все, — возразил Исайя.
— Мм… — протянула она и отвела взгляд.
Исайя снова посмотрел в воду.
— Ой! Лицо-то исчезло.
Сара утерла лоб и тронула платок на голове, словно проверяя, на месте ли он.
— Вернется еще. Когда-нибудь.
Исайя кивнул и хотел было снова помотать ногой в воде, но тут объявился Джеймс. Неслышно подкрался к ним сзади. Хоть бы на сухую веточку наступил или камень задел ботинком. Так нет же, всегда он подбирается неслышно, как дикий зверь. Шляпа низко надвинута на глаза, в руках зажато ружье.
— Пора по хижинам да укладываться на боковую. Солнце уж зашло почти, не видите, что ли? Хватит тянуть кота за хвост. Нет времени прохлаждаться. Расходитесь.
Губы его не кривились в усмешке, наоборот, были скорбно поджаты. Но даже когда тубабы улыбаются, в радости их ощущается нотка безысходности. Не раскаяния, нет. Они словно знают, что накликали на себя нечто неотвратимое и страшное, и оно вот-вот грянет. Сара не взглянула на Джеймса, только вскинула брови и скривила губы на сторону. Странные они, эти йово. То есть тубабы.
Покосившись на Исайю, она направилась к своей хижине.
— Доброй ночи, мисс Сара, — шепнул он.
Услышав это «мисс», Джеймс смерил его взглядом. Обернувшись, Сара увидела,
