Пророки - Роберт Джонс-младший
«Слыхали? Исайя-то назвал меня мисс, и прямо при том, чьего имени я из уважения к Мэгги не произношу вслух. Храбрость это или глупость, не так уж и важно. А только теперь у меня есть свидетель. Да будет так».
Наклонившись на ходу, Сара сорвала охапку шпорника. Потом еще одну. Войдя в хижину, она, то замирая, то снова принимаясь двигаться, как во время молитвы, разложила цветы по углам комнаты. И произнесла, опустившись на табурет:
— Да приманишь ты истину, да отгонишь ложь.
Широко расставив ноги, она приподняла платье, надеясь остудить пылающее тело. Но легче не становилось, и Сара тронула платок, голова под которым уже начала чесаться. Бывает такое с воспоминаниями: как давай тыкаться прямо в голову да клевать в мозг, прямо сладу нет с ними.
Она размотала ткань, и конец платка свесился до самой земли, занавесив ей один глаз. Но другим она отчетливо видела разложенные по углам цветы.
«Не ликвидамбар, конечно. Но сойдет».
Рут
Луна скрылась куда-то, и Рут поднялась с кровати. Осторожно прошла по ковру, но тапочек не надела и домашний халат не накинула. Ночной сорочки вполне хватит. Ни свечи, ни лампы она зажигать не стала. «Никакого света. Никакого света». Она попытает счастья в темноте. А если споткнется, разобьет коленку, случайно наткнувшись на какой-нибудь предмет мебели, или, оступившись, скатится с лестницы, значит, так тому и быть. Пусть она разобьется, это будет означать лишь то, что ее внешний облик наконец начнет соответствовать внутреннему, и больше не придется тщательно скрывать и одиноко оплакивать свои сколы и трещины. Люди увидят их и зарыдают вместе с ней, осознав, что она невинна. Ее слезы. О, ее слезы!
Выйдя на крыльцо, Рут остановилась меж двух главных колонн и вытянула вперед руки. То ли просто так, то ли в надежде поймать редкий тут, в Миссисипи, ветерок. Как же она ему обрадовалась! Он осушил влагу на ее бледной, усыпанной веснушками коже, и Рут вдруг ощутила себя ладной и гладенькой. Закрыв глаза, она отдалась на милость ветру и принялась тихонько раскачиваться из стороны в сторону, как во время молитвы. Будто бы охваченная экстазом религии, которую исповедовала, или, вернее сказать, которую ей велели исповедовать. Ту самую, в которой ей — из-за ее пола — всегда предстояло оставаться на вторых ролях, держаться на пару шагов позади. Голова опущена, очи долу. Ты — не полноценное существо, а лишь ребро.
Хоть она и поспала немного, дневная усталость еще не отпустила, и Рут направилась к одному из кресел-качалок. Тяжело опустилась в него, и кресло качнулось вначале назад, затем вперед. Рут склонила голову — подбородок уперся в грудь, длинные ярко-рыжие волосы занавесили лицо — затем вскинулась и глубоко вдохнула. Ночью здесь пахло иначе. Мускусный запах животных — и скотины, и черномазых — забивал тонкий аромат черноголовок, которые она велела Мэгги и Эсси высадить вдоль границ садика, принадлежавшего ей, и только ей. Черноголовки она любила больше всего — такие яркие, лиловые, а соцветия какие причудливые — каждое следующее словно вырастает из предыдущего. Раскрываясь, они становились похожи на крошечные звездочки, и Рут нравилось думать, что здесь, на земле, есть нечто под стать роскоши ночного неба.
Дневная вонь, однако, нарушала все ее расчеты, и как бы она ни пыталась с ней бороться, становилось только хуже. Во всей красе ее задумка расцветала лишь ночью. Цветы, даже закрывшись, дарили ей свой чарующий аромат. Огорчало лишь, что в полночные часы ей приходилось разрываться между великолепием, окружавшим ее здесь, на земле, и тем, что царило на небе.
Рут любила бродить ночами. Конечно, за границы поместья она не выходила, но и без того места было довольно. Вся земля, сколько хватало глаз, принадлежала Полу, а это означало, что здесь ей ничего не угрожает. Больше того, для всех обитателей поместья ее безопасность являлась первостепенной задачей. Рут заключила сделку, принесла все требовавшиеся жертвы, чтобы контракт вступил в силу. Куда бы она ни шла, за ней всегда тянулась неразличимая взглядом дорожка крови, вытекавшей из ее утробы. Ехала ли в Виксберг к портнихе, сидела ли на передней скамье в церкви, чувствуя на себе остановившийся взгляд преподобного, занималась ли рукоделием с женщинами, завидовавшими ей из-за того, что ей выпала жизнь, о которой они могли только мечтать (Узнай они, что Пола постоянно нет дома, а Рут только и остается, что бродить ночи напролет, они не пожелали бы себе такой судьбы. А может, и пожелали бы, кто их разберет?), кровавый след был тут как тут. Указывал на нее, где бы она ни остановилась, навечно соединяя со всем плохим и хорошим, что отличает человека от зверя. Вот почему больше всего она любила слоняться в глуши. Ее тянуло в самые непроходимые чащи. Пока она не понимала, с чем это связано, но верила, что скоро тайна сия ей откроется. Что Рут знала наверняка, так это то, что только здесь, на лоне природы, чувствует себя целой, а не вырванным из чужого тела куском.
Ветер приятно холодил кожу, и Рут раздвинула колени пошире. Может, хоть так люди увидят шлейф — это слово нравилось ей больше, чем «след», — и поймут, что она живая. Не просто бесплотный призрак, насильно прикованный к этому дому и не имеющий ни малейшей надежды вырваться, потому что дела здесь никогда не заканчиваются. Она оставалась здесь из сострадания, а может, и по доброй воле, ведь сострадание имело такую живительную силу, что она чувствовала себя многим ему обязанной. Что ж, тогда на колени. На колени, но лишь на время.
Не разгибаясь, она нашла глазами Полярную звезду. Что, если и Тимоти сейчас на нее смотрит? Единственная награда матери, и так похож на отца. Все его письма она хранила в верхнем ящике маленького комодика у кровати. Он часто писал ей, что хоть и считает Томаса Джефферсона толковым малым, возможно, к черномазым — Тимоти называл их «негры» — он не совсем справедлив и относиться к ним следует иначе. Раз они ходят на двух ногах, значит, они не животные, что бы там ни думала — или во что бы ни верила — Рут.
«Сын мой, возлюбленное мое дитя, — писала она ему в ответ, напрягая глаза в слабом свете лампы. — Как ты наивен! Прочел столько книг, а в душе по-прежнему остался сущим мальчишкой».
