Пророки - Роберт Джонс-младший
Недостаток манер северяне компенсировали красноречием. Наслушавшись их бесконечных душераздирающих речей, люди вскидывали вверх вилы и факелы и стройными рядами шагали в небытие. Их разинутые рты и залитые слезами лица должны были объявить всему миру: мы жизнь готовы отдать за то, чтобы мечта, частью которой нам никогда не бывать, стала явью.
Вот почему она умоляла Пола оставить Тимоти в Миссисипи, заверяла, что он и дома сможет получить отличное образование. Твердила, что у них хватит денег не просто лучших учителей раздобыть, а воды пролить с небес на землю, если так будет нужно. Вроде бы именно так поступили туземцы, когда их вынудили сняться с насиженных мест и отправиться глубже в леса. Воззвали к богам и попросили навести воды на земли их, чтобы те утопили всех явившихся в их края незваных гостей.
И пошел дождь. Сильный, затяжной. Лило так долго, что в истории даже не уточнялось, когда все закончилось. Должно быть, думала Рут, это случилось в тот день, когда она, как ей помнилось, впервые увидела солнце. Однако земля от дождя только сделалась мягче, черви повыползали на поверхность, птицы объелись и стали жирными и ленивыми. И солдатам, гнавшим заклинателей дождей и их богов на запад, перепало много сытной пищи. Бедняги туземцы, должно быть, никогда не слышали об одном из самых изящных Господних деяний — о том, как он заставил воды расступиться и пропустить его народ.
Но Пол все же убедил ее отправить единственного сына в погибельные зимние земли. Рут знала, что оттуда он вернется другим. Малыш, которому удалось. Единственный, кто выжил. Юноша, наделенный множеством талантов, унаследовавший от матери мудрость, которой недоставало отцу, а от отца — чувство долга. Тимоти заверял ее, что привезет с Севера лишь знания и, если будет на то воля Божья, добрую жену. Как же отчаянно ей хотелось ему поверить. Но слишком уж сильно дрожали у него губы и слишком часто утирал он платком лоб, хотя день стоял вовсе не жаркий. Нет, все же мало в нем было от матери, а от отца — слишком много.
Рут поднялась с кресла, спустилась по ступеням и шагнула на землю. Трава под подошвами оказалась холодной, а земля скользкой от росы, но это ее не остановило. Она замерла, давая звездам хоть разок взглянуть на себя, рассмотреть, как следует, восхититься ею — заслуживала она того или нет, пока она не пустила в ход свою тайную силу, чтобы соединиться с ними. В тиши раздавался лишь шелест ее колеблемой ветром ночной сорочки да привычные ночные звуки: жужжание насекомых, голоса животных, а изредка — сдавленные стоны черномазых. Они, должно быть, воображали, будто занимаются любовью, Рут же, знавшая, что все это совершается по замыслу Пола, считала, что они просто трудятся на благо поместья. Вместе все эти звуки сливались в скрипучую мелодию. Однако Рут слишком привыкла к ним, чтобы расслышать в них музыку, пускай ей и вторило биение ее сердца.
Ярко-зеленые глаза ее туманили воспоминания, и трудно было разобрать, существует ли то, что она видит перед собой, на самом деле или является лишь призраком прошлого. Однако она ясно различала впереди свет, а откуда он лился, понять не могла. И в свете этом темнел силуэт мужчины, высокого, статного, с ружьем на плече, но не солдата, нет, не солдата. К чему солдаты теперь, когда землю уже захватили, а дикарей, живших тут раньше, приструнили и скоро сотрут с лица земли способами, которые она не боялась озвучить? Что делать, у войны свои законы. Женщинам, однако, воевать не разрешалось — впрочем, только официально. Во-первых, доводилось ей слышать о женщинах, которые в порыве патриотизма переодевались мужчинами и перенимали их повадки — от стриженых волос до напористой походки. Одну такую вроде потом повесили. И вовсе не за то, что сражалась, — поговаривали, ей это удавалось получше, чем многим мужчинам. А за то, что и в мирное время предпочитала называться «он», а не «она», тем самым оскорбляя Христа.
Во-вторых, на долю женщин и без того выпала битва куда более затяжная и жестокая, чем любое военное сражение. Битва за право выжить в мире мужчин. Может, сами мужчины этого и не понимают, но каждый из них, возвращаясь домой оттуда, куда все они ходят, чтобы творить то, в чем никогда не признаются вслух, отыгрывается за все причиненные ему миром печали на женщинах и детях. И неважно, кем именно они ему приходятся. Гнев с равной силой выплескивается и на мать, и на жену, и на сестру, и на дочь. Отец, муж, сын и брат нападают на них, а в глазах их под слепящей яростью прячется то, что потрясло их так сильно, что пробудило жажду уничтожить любого, кто сможет это разглядеть — разглядеть ничто.
Когда ничто сталкивается с чем-то, конфликта не избежать. Может, тот мужчина с ружьем явился, чтобы вызвать ее на бой? Рут отступила, моргнула, и свет исчез вместе с силуэтом. Осталась лишь кромешная темнота, и отчего-то ее это успокоило.
Она медленно пошла вдоль Большого Дома, обогнула его и остановилась у сада. Нахлынули запахи. Не только черноголовок — еще рудбекий и гардений. Рут наклонилась, вдохнула поглубже и мысленно посетовала, что нельзя ночевать прямо здесь. Под навесом, конечно, но как же чудесно было бы засыпать тут весной. Летом, пожалуй, слишком жарко, но весной-то можно.
Ей вдруг захотелось разбудить Мэгги с Эсси. Чтобы и они ощутили, как должен пахнуть сад по-настоящему. Они ведь только рады будут, верно? Это же так прекрасно — хоть на краткий миг вкусить истинного наслаждения после изнурительной работы на кухне и в поле. Рут схватилась рукой за горло, запрокинула голову и привалилась к окружавшему сад забору. Голова кружилась. А может, ей только хотелось, чтобы она кружилась, ведь это означало бы, что она особенная, не то что Мэгги и Эсси. По щеке ее скатилась слезинка. Никогда прежде она не чувствовала себя такой щедрой, такой великодушной. Раз ей
