Пророки - Роберт Джонс-младший
Приоткрыв дверь пошире, она испытала разочарование. Оказалось, свет лился вовсе не из какого-то потустороннего мира, задумавшего одарить ее благодатью. Нет, это просто горела лампа. Обыкновенная лампа, стоявшая на полу между двумя сидящими по сторонам от нее черномазыми скотниками. Пол рассчитывал, что из них получатся славные жеребцы, но ничего у него не вышло. Рут не могла припомнить, как их зовут.
Черномазые, кажется, спорили о чем-то, но говорили при этом очень тихо. Ей поначалу показалось даже, что они поют. Только по тому, как оживленно они округляли глаза и сдвигали брови, как прижимали руки к груди и тут же обвиняюще тыкали друг в друга пальцами, Рут догадалась, что они бранятся.
И вдруг почувствовала себя незваным гостем. Это надо же! В постройке, которая ей же самой принадлежит! Неслыханно! Однако, поразмыслив, все же распахнула дверь настежь. Та заскрипела, все трое испуганно замерли, и даже золотой свет слегка померк. Рут ступила на сено, не обращая внимания на то, как щекочет оно босые подошвы.
— Что это? — прошептала она, имея в виду строение, в которое попала.
По стенам плясали тени, и Рут показалось, что она слышит бой барабанов. Доносился он из того угла, где только что сидели двое черномазых — они обернулись при ее появлении, но не смели посмотреть ей в лицо.
— Добрый вечер, мисси Рут, — произнес один из них, молитвенно сложив руки и склонив голову. — Вы как, в порядке, мэм? Принести вам чего-нибудь?
Они ее не поняли. Рут видела, как одновременно вздымаются их стесненные страхом грудные клетки. Обнаженные, они тускло поблескивали в свете лампы — призывно поблескивали. Правды от мужчин не дождешься, нужно уметь понимать их сигналы. Но черномазые не смеют смотреть на нее — глаза в пол! в пол глаза! Значит, придется догадываться об их намерениях по языку тел. И неважно, что ее собственные глаза уже приметили их, удержали на месте, рассекли и поглотили. На отсутствие собственного воображения Рут не жаловалась, просто слишком уж долго ей приходилось подчиняться капризам чужого. Так и быть, она простит им это недопонимание.
— Это ведь хлев? Или что-то другое? — спросила она, на этот раз повысив голос.
Они не ответили, и молчание их принесло ей истинное наслаждение. Любопытно, какой она сейчас им казалась? Грязная сорочка, медные волосы, кожа, цвет которой в зависимости от освещения меняется куда сильнее, чем их. Днем она почти прозрачная, ночью — бледно-голубая. А на рассвете или в сумерках оттенок ее невероятно прекрасен. Грациозно, словно исполняя танец, Рут направилась к ним, и тень ее запрыгала по стенам вместе с другими. Сам свет, кажется, тоже ее побаивался, дрожал и норовил погаснуть.
— Ты. Как тебя зовут? — спросила она, окинув чернокожих взглядом.
— Исайя, мэм, — ответил один. — А тот, другой, Самуэль.
— Не помню, чтобы я спрашивала у тебя его имя, — кивнула она на Самуэля, продолжая внимательно разглядывать Исайю. — Полагаю, он и сам умеет разговаривать. Умеет же? Умеет он разговаривать? Или за него это делаешь ты?
— Не-е, мэм.
Вот. Вот он: срыв покровов. Одними словами ей удалось их обнажить. Полюбуйтесь, вот она, их дерзость. Рут стащила ее с них, как рубаху, и швырнула на землю. Ей для этого даже кнут в руки брать не пришлось, вот в чем разница между женщинами и мужчинами. Мужчины — вечно хорохорящиеся несчастные хвастуны, которые жить не могут без восторженной публики. Больше всего на свете они боятся остаться незамеченными, ведь какой смысл что-то делать, если ни один человек не ахнет от восхищения. Чего ради влезать на пьедестал, если никто на тебя не смотрит?
Женщины в большинстве своем дело другое. Им только выгодно, чтобы никто их не видел, ведь это означает, что они могут проявлять жестокость, но считаться добрыми, быть сильными, но казаться хрупкими. Не случайно она явилась сюда одна, ведь мужчины так и норовили вырвать из рук самые крошечные мгновения триумфа более уравновешенной натуры. Их словно нарочно создали провоцировать катастрофы, и они твердо намерены были именно этим и заниматься.
Но с Исайей и Самуэлем все было иначе. Эти, кажется, отлично понимали, что пробравшиеся сюда — Рут так и не объяснил никто, отчего она здесь так необычно себя чувствовала, — сторонние наблюдатели могут нести опасность. Хотя, может, и не вполне понимали — судя по тому, сколько рубцов пересекало их тела. Может, они носили их снаружи, чтобы меньше болели те, что внутри? Хоть что-то об этом странном месте наконец прояснилось. Рут прошла вперед, к лампе, и остановилась между черномазыми, заслонив их друг от друга своей сорочкой. Сквозь этот окутывавший ее тело фильтр каждому, должно быть, видны были только смутные очертания другого — округлая голова, широкий разворот плеч.
— Это ведь иной мир, верно? Тут все не так. Не одна же я это чувствую?
— Мисси? — переспросил Исайя.
— Тебя я слышать больше не хочу. Пускай теперь этот говорит, — обернулась она к Самуэлю, который сидел, низко опустив голову и приоткрыв рот.
Рут окинула его взглядом — голова, широкие плечи, длинные руки, поджатые ноги, грубо отесанные ступни. Ладно скроен. Ночь неплохо над ним потрудилась. Значит, второй — тот, чей жизнерадостный (даже сейчас жизнерадостный!) взгляд она ощущала на себе, хоть он и не решался смотреть на нее прямо, ей не понадобится. Самуэль — дело иное. Ей отчего-то представилось, как она носит его на себе, словно шаль или ожерелье. Нечто обыденное, чтобы согреться в стужу, или праздничное, что прячешь в шкатулку, как только на небе забрезжат первые проблески нового дня.
Она протянула к нему руку. Самуэль замер, едва не отшатнулся, но Рут это не остановило. Она провела пальцами по толстым и тонким рубцам на его теле. А сама все думала, как, интересно, такое проделывает Пол? Прикасается ли он к черномазым, прежде чем взять их? Зажмуривается ли? Задерживает дыхание? В поместье расплодилось столько светленьких, отмеченных фамильными чертами Галифаксов негритят, что она давно уже перестала себе лгать — ах нет, ее спаситель не способен пасть так низко. Утешаться оставалось лишь тем, что грешил Пол исключительно для пользы дела, а значит, его поступки и грехами нельзя было считать. Если Бог способен простить, значит, должна и она.
Глядя Самуэлю в макушку, она приказала шепотом:
— Ляг на спину.
Но тот отчего-то не зарыдал.
Ей куда больше нравилось видеть их жалкими. Так проще было верить, что она контролирует ситуацию. Вот ведь, такой огромный, а растянулся на полу, как было велено. Грубый, с жесткими курчавыми волосами, в таком положении
