Пророки - Роберт Джонс-младший
Приподняв подол сорочки, она словно щит выставила его между собой и распростертым у ее ног и отчего-то не желающим подвывать черномазым. И вдруг второй осмелился вскинуться, хоть глаз на нее так и не поднял. Разницы между завистью и жалостью Рут не знала, а потому не смогла распознать, что за выражение застыло у него на лице.
— Отвернись, — приказала она.
Исайя медленно повернул голову к лошадиным стойлам. Рут и сама посмотрела в ту сторону. И увидела, как две лошади — гнедая и белая с темными подпалинами — с любопытством вытягивают шеи, словно и без того не видели уже достаточно. Что, если они все запомнят? Говорят, все скоты чувствуют друг с другом некую общность. Что, если однажды они столкнут ее коляску в овраг, чтобы она переломала себе все кости? И из-за чего? Из-за воспоминания, которое не имело права хранить ни одно живое существо.
А, к дьяволу! Рут отвернулась. Немного повозилась, развязывая на Самуэле штаны, а затем оседлала лежавшее перед ней существо. Запрокинула голову — просто так, без всякой причины. Ни радости, ни восторга испытать не удалось. Внизу расстилалась абсолютно плоская равнина. Ни холма, ни выступа. Разве не оскорбительно? Хоть бы руки почтительно вскинул.
— Ты болен?
Рут даже не взглянула на него: что бы он ни ответил, оскорбления это не смоет. Как могла она надеяться на успех, зная, что ее всегда преследуют неудачи? Над головой затрещало, и ей показалось, что крыша хлева, не выдержав веса случившегося, сейчас обрушится. Погребет под собой скотину, утянет в воронку деревья, землю и само небо, и останки ее найдут здесь, рядом с этими нехристями. «Что она там делала?» — будут спрашивать люди, отлично зная ответ. Но говорить о мертвых плохо нельзя, это оскорбляет Христа, который воскрес, чтобы доказать это, и однажды вернется, чтобы снова подтвердить, а потому все станут плакать и славить ее имя, и правда навсегда останется похороненной вместе с ней.
На Рут вдруг разом навалилась тяжесть собственного тела. И взгляда Исайи. И всех ее нерожденных детей. А на спину вдруг словно опустилась ладонь Пола — он всегда так делал, чтобы ее успокоить. Должно быть, манеру эту он перенял от матери, Элизабет, чьим именем назвал поместье. И Рут благодарна была, что воспоминания о ней помогли ему сберечь для нее хоть капельку доброты.
Она прикрыла руками голову, но крыша не обрушилась. Звуки, показавшиеся ей треском, оказались всего лишь причитаниями черномазого, которому она велела отвернуться. Что происходит? Как она сюда попала? В памяти остались лишь цветы, земля и таинственный свет. Должно быть, с ней сыграло злую шутку это место. Или тяжесть. Давление подскочило, и у нее затуманилось в голове. Нужно скорее на воздух.
— Прочь от меня! — выкрикнула она, вскочила и одернула сорочку, прикрыв подолом лодыжки.
Потом замерла, снова завороженная подрагивающим, но никак не желающим гаснуть светом лампы. И вдруг заметила в сердце пламени что-то темное. «Вот, — сказала она себе, — вот где все мы находимся!» И все же как так? Почему, всего лишь перебравшись через забор, ты попадаешь из света во тьму? Рут шагнула к светильнику и пнула его. Лампа повалилась, но солома не занялась, и хлев не вспыхнул, как спичка. Фитиль просто потух.
Стало темно. Слышно было лишь, как переминаются с ноги на ногу животные и сдавленно подвывает один из черномазых. Второй же многозначительно молчал, напоминая Рут, что она по-прежнему здесь. Она подняла глаза и увидела прореху в крыше, которую не заметила раньше, когда думала, что хлев сейчас рухнет. В маленьком отверстии виднелось так хорошо знакомое ей небо, усыпанное крошечными звездочками — единственными наблюдателями, которых она не боялась. Они светили ей с безопасного расстояния и указывали путь. Как же долго она об этом просила, ни от кого не получая ответа.
Рут закружилась. Вскинула руки. Рассмеялась. Вот чего ей недоставало — этого знания. Ей открылось то, чего никто прежде не понимал. И пусть все думают, будто она помешалась, она-то знает правду. Знает, что со всех берегов моря к ней тянется длинный строй женщин, жизнь положивших на то, чтобы она оказалась здесь и сейчас. Каждая из них мечтала, чтобы Рут выпала иная доля. Теперь, сделавшись крапинками на чернильно-синем небе, они уводят ее прочь от костров и охоты на ведьм, от супружеских обязанностей и насилия, от целомудрия и скромности, навязанных женщинам мужчинами исключительно для удовлетворения своих прихотей. Осанна!
Вот почему она теряла детей! Только теперь ее осенило. То, что она принимала за наказание, на самом деле являлось освобождением. А значит, Тимоти, ее Тимоти, за которого она не уставала благодарить Бога, задержался на земле лишь потому, что должен был стать ей опорой. Либо, введенная в заблуждение, она слишком усердно молилась и тем разрушила многовековой план. А все потому, что не смогла распознать снизошедшего на нее благословения. В таком случае, возможно, и хорошо, что он уехал на Север. Тем самым небо пыталось исправить ужасную ошибку, не дать мужчине воссесть на трон над вереницей женщин, с воплями павших наземь, чтобы ей, Рут, не пришлось этого делать.
Ходить по кругу больше было незачем, и Рут остановилась. Голова кружилась. Переступив через надменного молчуна, она прошла мимо плаксы и направилась к выходу. Там, снаружи, виднелась жизнь, от которой она отвернулась, придя сюда. Лишь тонкая полоска в щели между двумя дверями, но Рут знала, что именно туда ей нужно, и поспешила наружу. Толкнула двери, и тут же на нее обрушилась тяжесть. Она бросилась бежать, не обращая внимания на путавшуюся в ногах сорочку. На этот раз, не желая пригибаться, перелезла через забор. Но пройти сквозь калитку ей и в голову не пришло, ведь рядом не было никого, кто мог бы ее распахнуть, а потом закрыть за ней.
Сад звал ее,
