Пророки - Роберт Джонс-младший
В самом начале она жила вовсе не возле моря. А в джунглях, даривших людям и земле укрытие от полдневного зноя, где глаза привыкали к полумраку и становились очень зоркими. Цветы там цвели таких оттенков, каких она после не видала ни в Мирагоане, ни в Сент-Томасе, ни в Чарльстоне, ни в Виксберге. А фруктов росло столько, что ладони постоянно были липкими от сока, который сочился из уголков рта и капал с подбородка.
Она еще не доросла до своего имени, не вошла в подходящий возраст, ведь имя давали в зависимости от того, как проявляла себя душа, а узнать это можно было лишь после того, как девочка станет тем, кем решила быть. Но начиналось все с них, с девочек. Девочки — начало начал. Знахари говорили, что даже в утробах матерей все зарождаются девочками и только после некоторые меняются. Сначала круги, потом линии — таков порядок, который нужно чтить. Потому все новорожденные, вне зависимости от того, что расцвело у них между ног, считались девочками. Девочками они и оставались вплоть до церемонии, на которой предстояло выбрать, кем ты станешь: женщиной, мужчиной, бесполым или всем сразу.
Дочь многих матерей, племянница множества теток, сестра сотен сестер, запеленатая в мягкие ткани, скрывавшие ее от недоброго глаза. Больше всего из детства Саре запомнился смех. Но и палец, строго погрозивший ей, когда она решила улизнуть из-под защиты джунглей.
— Хочешь, чтобы тебя лев сожрал?
— Нет.
— Тогда беги скорее назад, детка!
В тот день она уныло поплелась обратно, в добрые руки матерей, но от льва ей спастись не удалось все равно. А о том, что ей довелось испытать на корабле, никто не услышит. Ни о качке, ни об отметинах, что оставляли на запястьях и щиколотках тяжелые цепи. Ни слова не будет сказано о том создании, что металось в углу. Не тень, нет. Откуда бы взяться тени в темном трюме? Молчание, молчание. «Да кому она сдалась, эта древняя африканская абракадабра? Мы ж сейчас тут, разве нет? Так какая разница, что там происходило до корабля? То была опасность. Живая опасность. Дышащая. Ничему оттуда не спасти нас тут».
Все они велели ей молчать, все, кроме Мэгги, в которой тоже хранилось немало древнего.
«Легче, Сара. О, Сара. Дыши. Возрадуйся. Тебе выпало хранить память».
Ах, если бы только они готовы были вынести то, что волокла на плечах она, Сара рассказала бы им, что свобода возможна. Она своими ушами об этом слышала. После того как ее продали из Сан-Доминго, прошел слух, что люди там устали терпеть. Разом вскинули вверх тесаки, которыми рубили тростник, и пролили столько крови, что земля отвердела и почернела. «Интересно, — думала Сара, — что будет, если выкрасить в тот же цвет землю Чарльстона?» Ведь тесаки-то были у всех. Йово (ныне тубабы) сами вложили его ей в руки, словно бы ничего, кроме тростника, она им разрубить не смогла бы. Но вскинуть тесак означало согласиться с тем, что опасность была живым существом. Как могла она позволить этой скользкой твари подползти к своей Мэри?
Впервые они поцеловались под сенью ветвей ликвидамбаров. В воздухе не чувствовалось ни капельки влаги, зато у них ее было вдосталь. Стояла весна, и они нашли покой в объятиях друг друга. Вдох. Медленный выдох. Трепетание век. Один подбородок вздернут, другой опущен. Выбившаяся прядка, которую Сара убрала Мэри за ухо.
— После тебя заплету, ладно?
— Ладно.
Может, живой была не только опасность, но и сама кожа? Может, на ласку откликались все тела? Что, если все наши округлости и изгибы были созданы специально под нежную руку, под умелые губы? Одно Сара знала наверняка: когда они с Мэри были вместе, они были вместе по-настоящему, ноги их сплетались, а кустики, в которых каждая хранила свои сияющие звезды, соединялись. Животы вздымались и опадали, и ни разу — ни единого разу! — ни одна из них не забыла заглянуть в лицо другой и найти в нем то, что все еще там оставалось, сколько бы Чарльстон ни утверждал обратное.
Временами Сара замечала, что и Исайя с Самуэлем смотрят друг на друга так же. Но только изредка, ведь тот из них, что повреднее — Самуэль, тот, что выбрал стать мужчиной, даже не представляя, чего себя лишает, — боролся с собой. Все потому, что собственное желание казалось ему чем-то невиданным. У второго, Исайи, с воображением было получше. Сара точно не знала, кем он решил стать — женщиной или бесполым, ясно было одно — выбор этот он сделал оттого, что не имел склонности к насилию.
Уж кому это и понимать, как не Саре, учитывая, сколько раз она ступала на алчный, неприветливый берег. Множество раз на закате, когда воздух сочится влагой и пахнет жимолостью, случалось ей видеть, как Самуэль отстранялся от льнущего к нему Исайи. У Самуэля в руках топор, а у Исайи — ведро. Потому что Исайя доит коров, а Самуэль режет свиней. Исайя улыбается через силу, у Самуэля же, что вполне понятно, руки сжаты в кулаки: одному свойственна радость, а другому отчаяние, потому что дух одного отрастил крылья, а другого — нашел прибежище в гулких пещерах. Но цель у них одна, пускай и не самая лучшая. Бороться за жизнь — врачуя раны или поднимая меч.
Никто, глядя на них, не видел того, что видела она, потому что никто не знал того, что было ей известно. Для всех остальных Исайя с Самуэлем сливались в иссиня-черную массу, отличительным признаком которой считали попранную мужественность, а не… Что? Отвагу? Впрочем, это могло быть и безрассудство.
«В начале всегда девочка, разрази меня гром. А что будет после, решает душа».
В Пустоши ликвидамбары не росли, потому Исайе с Самуэлем приходилось прятаться под изъеденной крысами крышей хлева, проникнуть сквозь которую при желании смогла бы даже бледная луна. Сомнительное убежище. Сара сочувствовала им, но исключительно потому, что они напоминали ей о потерянном.
Нет, постойте-ка.
Не о потерянном. Она ведь не обронила это случайно во время прогулки. Нет, их с Мэри разделили намеренно, и под ребрами у нее навсегда поселилось ощущение утраты. Ее слабое место, зона уязвимости.
Каждый раз, завидя Исайю с Самуэлем, она проклинала людей, разлучивших ее с Мэри, и расстояние, которое их разделяло. Ничего на этой земле не росло, кроме шипов, зеленых и острых, норовящих воткнуться не только в подошвы спешащего к возлюбленной, но и в сердце ему, ведь именно там и хранится сокровище. И всякий раз, как Исайя с Самуэлем попадались Саре на глаза,
