Невидимый Саратов - Михаил Сергеевич Левантовский
Подарок! Ох».
Ох как хорошо, как хорошо. Там же что-то они говорили про желание. А вдруг сработает? Должно сработать. Больше нет вариантов. Оно просто обязано сработать.
Катя побежала на кухню.
Пустая тарелка молчала мертвой белизной.
«Не может быть. Так, спокойно, спокойно. Значит, мама убрала, чтобы не засохло. Нет, не убрала, она же на работе. Папа убрал? Так, хорошо, посмотрим здесь. Пусто. Тогда здесь. Тоже пусто. Ну ничего, ничего, спокойно, главное, спокойно, щас найду. Щас я всё найду. Всё будет хорошо. Ничего не случится, всё будет хорошо. Так. Ну, наверное, в холодильнике. Да ну камон, вы шутите? Где. Где, где, где?»
А не было нигде.
Переворачивая кухню вверх дном, Катя с каждым движением, с каждым рывком всё больше верила, что цыганины сказали правду.
«Надо было сразу съесть, вот почему пропал. А с чем он хоть был-то? Да блин, какая разница».
Посреди развороченной кухни обиженно лежало пластиковое ведро, высунув черный язык пакета, – пришлось проверить даже мусорку.
«Если они дали пирожок мне, значит, есть еще. Последний бы не отдали. Так, бегом. Втопила, втопила, втопила!»
Катя мчалась по улице, неслась изо всех сил, перепрыгивая лужи и камни и ругая себя, что не может бежать еще быстрее. Вспомнилась детская игра: она прячется в шкафу, прислушивается к шагам в комнате. Издалека доносится до шкафа взволнованный голосок: «Топор, топор, сиди как вор!» Найдут, не найдут? Шаги приближаются. Найдут. Она прячется в ворохе одежды, висящей на вешалках. Черт, могут увидеть ноги. Тихо стягивает с вешалки то ли плащ, то ли куртку, нащупывает что-то вроде кардигана, укрывает себя. Шаги удаляются, и тут же из другой комнаты раздается звонкий крик: «Пила, пила, лети как стрела!» Катя вылезает из деревянной темницы и летит.
Почему сейчас не получается как стрела? Надо бежать быстрее.
Она останавливается, чтобы отдышаться. Навстречу идет соседка:
– Катюш? Опаздываешь куда?
Но слышится:
– Катя, где одноклассница твоя, Женя?
Испуганно поздоровавшись и ничего не объясняя, дочка Саратовых бежит дальше.
Шатаются и скачут дома, повороты, заборы.
Бежать, бежать, бежать.
«Я же не хотела, я же не хотела», – повторяет Катя и сдерживает подступающие слезы. Это похоже на чувство тошноты и потери заземления, пережитое, когда она напилась вина с подругой и решила потом, что никогда больше не будет пить спиртное. Слова «я же не хотела» скачут внутри, кувыркаются во рту, стучат в висках и в шее, с каждым прыжком меняя буквы, стирая окончания слов: «ж не хтела», «ж нь тела», и потом от них остается только «тела».
Катя на бегу представляет, как ее родителям показывают лист бумаги, это заключение полицейских, или врачей, или судмедэксперта, или это заметка в газете про самоубийство школьницы, и все буквы там размазаны, видно только слово «тело» и продолжение вроде «тело было найдено в комнате».
Катя останавливается, кубарем валится в траву. Поднимается, садится, озирается по сторонам.
Асфальт встает дыбом, трескается, ломается на куски, парит в воздухе и превращается в голема, который спрашивает:
– Катя, где одноклассница твоя, Женя?
Голем испаряется, его место занимают дома, напирающие со всех сторон. В домах люди, незнакомые и знакомые, и все спрашивают, толкаясь, высовываясь в форточку:
– Катя, где одноклассница твоя, Женя?
Дома исчезают, и Катя бежит дальше, к месту, где повстречала цыганинов.
Серые пятна снега, не растаявшего в тени, вырастают в уродливых снеговиков:
– Катя, где одноклассница твоя, Женя?
Надо отдышаться, нет сил. Пахнет весной, но какой в этом толк. Воздух приятный, и оттого невыносимо опасный, тяжелый. Приятный для всех, но уже не для Кати. Приятный для всех, кто не сделал ничего плохого и легко дышит.
«А ты сделала. Но ты же не хотела? Не хотела, но сделала».
«Я же не хотела».
«Тело».
«Тело».
Мир катится в тартарары. Кажется, что вокруг женская колония для несовершеннолетних. Грязные нары, мужиковатые зэчки. Заточки. Серая каша. Гнилые зубы. Перечеркнутая жизнь. Беспросветная тяжесть вины, холмик на могилке, неслучившаяся жизнь. Которую ты не хотела обрывать, но оборвала.
«Чего же ты хотела?»
Вопросы, големы и призраки исчезают: возле Кати останавливается знакомая машина.
Это дядя Серёжа, друг отца.
Из машины играет ритмичная музыка, звучат слова: «Не остаться в этой траве, не остаться в этой траве. Пожелай мне-еее-ее у-у…»
Сергей выключает песню, весело спрашивает:
– Катюха, пикник на обочине?
– О, привет, – Катя машет рукой, – здрасьте!
– А когда не здрасьте?
Катя встает, отряхивается:
– На пробежку вышла. Побегала вот, отдыхаю.
Сергей молчит.
– Ну я побегу дальше.
– Быстрее, выше, сильнее, – говорит Заруцкий. – А чё, удобно в пухане бегать? Или тренды такие в тиктоках?
Огонь непростительной ошибки вспыхивает у Кати на лице.
«Пуховик, ну зачем я надела пуховик? Ладно, первое что увидела, то и надела».
– А я к зиме готовлюсь, зимой буду по-серьезному бегать, марафоны там.
– Марафоны.
– Ага.
– Ну беги, Форест, беги. Не, вообще молодец. Спорт – это зызнь.
– Ага.
– Смотри не запрей в пухане!
– Да я уже домой щас.
– А когда не домой. Давай довезу. Батя дома?
– А, да не, я тут еще прогуляюсь. Нормально всё.
– Как знаешь.
Снова включилась музыка, Заруцкий посигналил и поехал дальше.
«Так, допустим, – над Катей наклонился воображаемый полицейский, – гражданин Заруцкий посигналил и поехал дальше. Потом что было?»
У воображаемого полицейского звонит телефон: «Слушаю. Да. Умерла, не приходя в себя? Ясно. Да, приезжайте». Воображаемое заявление сминается в руках полицейского в комок. «Нам нужно поговорить с твоими родителями», – говорит человек в форме. Под прокуренным потолком, из которого растет одинокий цветок лампочки, сгущаются тучи, и в их беременных животах просыпается электричество. «Так всё-таки, что дальше?» – спрашивает воображаемый полицейский, остановившись в дверях.
Дальше Катя добежала до улицы, огибающей кладбище.
Здесь? Да, вот здесь. Вот те самые кусты. Тут был ребенок, собаки.
Может, здесь у цыган где-то и табор разбит?
Огляделась, походила кругом – ничего похожего. Овраг, мусор и белеющие пакеты, ссыпанные вниз и застывшие в снегу, похожем на глазурь на подгоревшем куличе.
Тревога распирала изнутри, мертвой музыкой этой тревоги дирижировали чахлые грязные су-гробики. Под каждым мерещилась отвратительная грязь с уликами, животными и людскими.
На уроке литературы однажды было такое задание: расскажите о запахе весны. Говорили, поднимая руку, о подснежниках, о цветах. Отвечали в основном девочки. Пацаны, когда их поднимали, еле-еле собирали слова в предложение. Когда спросили Катю, она, как и пацаны, не смогла объяснить, какой он для нее,
