Я – спящая дверь - Сьон Сигурдссон
Ближе всего я столкнулся с тем, что описывалось в этих крошечных рассказах о любви и чувствах, лишь однажды – когда Халлдора Октавия тоже поднялась наверх, чтобы присоединиться ко мне на чердаке. Такое случалось нечасто, но всё же случалось, и в эти моменты мне казалось, будто мы были детьми из приключенческой истории и вдвоем в темном подземелье раскрывали преступление, в то время как мой верный пес Сириус стоял на страже у входа, готовый залаять в любую минуту при появлении наших врагов: будь то убийцы, подосланные иностранными державами, или неуклюжие, но безжалостные приспешники доморощенных криминальных авторитетов.
Она предложила мне почитать «проблемные колонки» вместе. Усевшись рядышком и поместив журнал так, что левая страница лежала на моем правом бедре, а правая – на ее левом, принялась перелистывать взад и вперед, пока не нашла страницу с наклонной надписью: «Дорогая Неделя». Указав на первое письмо, предложила мне прочитать его вслух – а она сама прочтет ответ. Чем больше журналов Халлдора Октавия листала на наших бедрах, чем дольше мы читали, тем краснее становились мои щеки и горячее становился мой бок, прикасавшийся к ней, пока мне настолько не захотелось в туалет по-маленькому, что я вскочил и бросился вниз по лестнице…
Йозеф бросает взгляд на Алету:
– Я покраснел?
Алета какое-то время молча изучает его, прежде чем ответить:
– Пф-ф…
И качает головой.
Он тянется ладонями к щекам:
– Они горячие! Потрогай!
– Эй-эй-эй! Ты обещал, что не будешь сентиментальным, что избавишь меня от банальных событий детства, которые настолько обыденны, что у каждого остались приятные воспоминания о них, неважно, случались они с ними или нет. А то я знаю: дальше ты завалишь меня названиями популярных когда-то конфет, снятых с продажи много лет назад из-за такого высокого содержания в них токсичных красителей и ароматизаторов, что удивительно, как они не отправили в могилы целые поколения детей, начнешь перечислять иностранные группы с непонятными названиями или однодневные отечественные хиты, спетые на плохом английском и которые никто больше не слушает, кроме замороченных типов, ностальгирующих на встречах выпускников, или завзятых домоседов, которые посвящают этим хитам целые сайты и ночи напролет пытаются раскопать инфо о каком-нибудь забытом всеми басисте, третьем клавишнике какой-нибудь «Контрабанды» или о норвежской певице, исполнившей когда-то песню «You, me, you», – только для того, чтобы обнаружить, что их кумиры такие же безработные, как они сами, сидят на инвалидности или застряли на низкооплачиваемой работе водителями фургонов, кассирами или мусорщиками в маленьких городках и деревушках, ничего не давших миру, кроме этих поблекших звезд, живущих ради случайных писем из тоскливых глубинок, от одиноких людей, которые выпрашивают хоть каких-нибудь новостей о них, утверждая, что их музыка спасла им жизнь, будешь сыпать историями о тусовках возле исчезнувших ныне киосков, в затемненных залах магазинов компьютерных игр или в пунктах видеопроката, которыми заведовали стареющие мужчины, только и ждавшие возможности пригласить проблемных подростков в подсобку, чтобы напоить их там и возбудить, показывая порнофильмы с домашним скотом, женщинами в кожаной одежде и немецкими карликами, а также описывать бесконечные походы в кино, где очередная автопогоня на экране была лишь фоном для того, что происходило в темноте зрительного зала (перешептывания, пыхтение, подзатыльники и щипки), и что над всем этим витало нечто общее для всех, чего никто из вас тогда не замечал: крепкий запах мальчишеского пота, смешанный с ароматом дешевых девичьих духов и блеска для губ. Короче, твой рассказ стремительно несется к черной дыре под названием «тоска по утраченному».
– Нет, подожди, ты не права! Мои детство и юность прошли совершенно ожидаемо для человека с прогрессирующей инвалидностью. У меня о них даже ложных воспоминаний нет. На чем я остановился?
– Ну, хорошо, хорошо… На еженедельных журналах…
– Да, еженедельные журналы… Естественно, в первую очередь меня привлекали всякие картинки – особенно фотографии со всех концов мира. Некоторые из них были в ярких цветах шестидесятых (десятилетия, которое, кажется, проходило под небом, более ярким, чем любое другое время в истории человечества), тогда как другие были зернистыми и темными, и мне приходилось подолгу разглядывать их, прежде чем я понимал, что на них изображено. И я довольно рано стал сверхчувствительным к визуальным образам, научился вживаться в них настолько, что сливался с ними. Я всматривался в фото до тех пор, пока оно не начинало меняться у меня на глазах: свет становился интенсивнее, изображение смещалось на доли миллиметра, а меня самого на мгновение охватывало головокружительное ощущение, будто я присутствовал в том моменте, когда щелкнул затвор фотоаппарата. Поэтому они накрепко запечатлевались в моей памяти, оседая в той же части мозга, что и настоящие воспоминания. И конечно же, очень скоро я наткнулся на снимок Марии N. – одной из самых фотографируемых женщин в истории Исландии. Печатные издания соперничали друг с другом за публикацию фотографий из ее путешествий по миру (Лонг-Бич, Париж, Каир…), а также за перепечатку обложек крупнейших мировых журналов мод – и там, где бывала Мария, там бывал и я. Но я не сказал отцу о своем открытии, не хотел ставить его в неловкое положение…
Алета дотронулась до плеча Йозефа:
– Возможно, она была похожа на нее… На Бринхильдур… Возможно, они были очень похожи, и именно поэтому Лео выбрал для тебя ее фотографию…
* * *
– Я бы также хотел рассказать о том, что после средней школы меня пытались отправить на дальнейшее обучение. И я полтора семестра продержался на курсе бухгалтерского учета в многопрофильном училище в Брéйдхольте[39]. В то же время там, только на художественном отделении, учился поэт Сьон.
Дело было зимой тысяча девятьсот восьмидесятого – тысяча девятьсот восемьдесят первого. Тогда он еще не убрал точку из своего псевдонима и подписывался под своими работами как «S. jón». Многие произносили это «Эс-Йон», что здорово действовало ему на нервы. Я это хорошо помню. Я не входил в круг его друзей, но иногда он сидел за столом, ближайшим к окошку продуктового киоска. Как раз у этого стола обычно парковали мою инвалидную коляску, хотя во время перемен это было самое оживленное
