Первое поле - Александр Васильевич Зиновьев
Всё это волшебство с подготовкой одностволки Тульского оружейного завода – ТОЗ к охоте Игорь затеял наутро, как только обосновались, сразу после завтрака. Был объявлен выходной, и даже намекалось на баню. И Матвей, оказавшийся рядом, томился, впиваясь глазами в смазанные детали затвора, в ремень, ствол. Ствол оказался внутри грязным, шомпол с витой пружиной на конце вытолкал наружу всю московскую пыль, накопившуюся за зиму. Игорь курил ещё московскую папироску, наклоняя голову влево, чтобы дым не попадал в глаза, и объяснял:
– Ствол, конечно, поизношенный, но до сих пор удивительная кучность! Тридцать второй калибр! Это вам не хухры-мухры. Правда, – не торопился в рассказе геолог, – стрелять надо уметь. Ты вот умеешь стрелять? – скосил Игорь глаза на уже загоревшего лицом молодого коллегу. Матвей закивал, заранее на всё соглашаясь, и поддакнул своему кивку:
– Да! Ещё как!
Матвей не врал. Он и вправду умел стрелять. Но в тире и из воздушки. Но не скажешь же об этом. Поэтому и про кучность, и про калибр соображал на лету, чтобы у Игоря даже сомнений по этой части не появилось. По Матвеевому разумению получалось так: раз попал в экспедицию, то ты уже стрелок, куда как с добром. И, когда одностволка была почищена и смазана, и Игорь Александрович, видя такой азарт в глазах мальца, предложил ему опробовать бердану, Матвею так хотелось выглядеть настоящим стрелком, что, когда они вдвоём отошли от лагеря и Матвей, отсчитав пятьдесят метровых шагов (Игорь Александрович так сказал), сделал затёс на дереве размером десять на десять сантиметров, вернулся и получил в руки ружьё, оценил его приятный вес, приложил как надо приклад к плечу, прицелившись, остановил мушку ствола немногим ниже затёса и выстрелил по этой цели, вся дробь, словно пуля, легла ровно посередине затёса на дереве. Стоя у этой мишени, Игорь и бровью не повёл, но так как-то особенно внимательно посмотрел на Матвея, что и было им замечено. Вернувшись к палатке, Игорь Александрович обмотал ещё раз ёршик тряпочкой, снял затвор и ёршиком пошомполил им туда-сюда в стволе. Вынул. Тряпочка была слегка потемневшей, пахла порохом. Старший геолог протянул ствол рабочему Матвею, на всякий случай притушил догоревшую папироску о подошву сапога и сказал:
– Смотри!
Матвей навёл на чистое голубое небо острый ствол, прищурил один глаз, а вторым увидел изнанку, блестяще уходящую до узкого отверстия. Рядом с глазом чернели чёрные пятнышки, словно рытвинки.
– Игорь Александрович, а тут вот не дотёрлось. – Матвей опустил ствол и показал пальцем, где он увидел тёмные пятна. Рядом (слышно за речной террасой) фыркали у реки лошади – вышли попить; прошёл в свою палатку начальник партии, Гаев Константин Иванович; дымил у кухни костёр.
– Это, Матвейка, уже не грязь, а время. – Игорь Александрович взял у Матвея ствол и тоже поднял его к небу, всматриваясь. – В цевьё самая сильная ударная волна взрыва. Сначала в патроне, затем, деваться некуда, в цевьё, затем в стволе – вот и поизносилось.
Матвейкой его звала мамина младшая сестра, тётя Люся, и одна девочка во дворе. И ещё один раз Нина. Из-за этой Нины ему долго, пока не попали в тайгу и не началась работа, ещё в Нелькане, было не по себе. Но новые впечатления, их острота прикрыли свет Нининых зелёных глаз, и Матвей силой воли оставил эту свою любовь на осень. Нет, вспоминал, конечно, когда донельзя уставший забирался в спальник, но её глаза не успевали и вспомниться, как сон обрушивался на голову, на сознание…
Настоящая экспедиционная жизнь, о которой, ничего не зная, только из книг, но о которой подспудно мечтал с детства Матвей, с порохом, костром, маршрутами, ножами-топорами, рассветами и в тайге, началась. Матвей и рос, и жил в огромном городе Москве. В Москве, по улицам которой битюги возили нагруженные телеги, а совсем рядом, на улице Горького, которую ещё по старинке называли Тверской, уже ходили троллейбусы. И по всему так получалось, что асфальтовая и троллейбусная жизнь среди домов и городских парков была ему тесна. В любое подходящее время он с товарищами вырывался за город в походы. Ещё ничего не зная о геологии, экспедициях, но почему-то истово любя географию (только по этому предмету у него всегда были в дневнике пятёрки), Матвей мечтал. И в этих его мечтах были звёзды, палатки, костры, километры дорог. Чтобы быть готовым к экспедициям, он учился в любую погоду зажигать костёр, ставить и складывать палатку, ориентироваться по компасу и вообще быть в лесу как у себя дома на Четвёртой Тверской-Ямской. И всё детство Матвей себя к этому готовил! И не только Матвей. Многие мальчики-девочки и в школе, и во дворах тоже мечтали, разговаривая, делились своим будущим. А
