После завтрака - Дефне Суман
Так вот, ехали мы не в редакцию, а на остров. На Большой остров. Нур сказала мне об этом, когда мы переехали через мост. Я разозлился. Она обманула меня! В который раз. Я должен был выполнять свой журналистский долг, но вместо этого оказался рядом с Нур. Я посмотрел в окно несущегося с дикой скоростью автомобиля. Город был погружен в непроглядную тьму. Небо сияло тысячами звезд, как над той далекой бухтой, где мы познакомились. И каждая звезда вращалась, мерцала, подмигивала и напоминала нам, что мы живем на крохотном, жалком куске камня, незначительном в масштабах Вселенной и неспособном даже вырабатывать свет и тепло. Жизнь, думал я, вовсе не такая уж большая ценность, как мы привыкли думать. Вот, пожалуйста, мы можем умереть от едва заметного, коротенького и минуты не продлившегося сотрясения этого жалкого куска камня. Может быть, и в самом деле есть жертвы. Я еще не знал, что землетрясение унесло тысячи жизней.
Нур меня не слушала. Она гнала машину со скоростью сто сорок километров в час по крайней левой полосе пустого, погруженного во тьму шоссе. Миниатюрный «Фиат» скрежетал, дребезжал, но ехал. Не знаю уж где, но Нур узнала – а может, сама придумала и поверила, – что эпицентр находился под островами. Мобильного телефона у бабушки не было, стационарный не отвечал. Нур заставляла меня снова и снова набирать этот номер: вдруг поднимут трубку. Но нет, линии отключились по всей стране.
И еще Нур на чем свет стоит ругала Ниязи, работника парковки на улице Кючюкпармак, где она оставляла свою машину. Ниязи украл автомагнитолу. Или позволил кому-то ее украсть. Из-за этого урода, ублюдка, сукина сына Ниязи мы даже не могли послушать новости по радио. Землетрясение ударило по островам. Скорее всего, мы найдем бабушку под развалинами дома. Если повезет, спасем ее. Время еще есть. Ее спальня на втором этаже, так что на нее могла упасть только крыша. Возможно, бабушка еще жива.
Нур была не в себе. Я – тоже, раз сел сначала в ее машину, а потом, на морской стоянке в Пендике, в катер из стеклопластика, принадлежащий ее отцу. Понимая при этом, что Чигдем никогда не простит мне эту авантюру. Не простит, что вместо того, чтобы поспешить в Чемберлиташ[41], в студенческое общежитие, в котором она жила, я отправился вместе с Нур на Большой остров. (Так и случилось, она от меня ушла.) На работе мне тоже устроят головомойку. Отсутствие стажерки Нур никто не заметит (на самом деле заметили, но не стали заострять на этом внимания), а вот то, что я, новый многообещающий корреспондент отдела городских новостей, куда-то подевался в такую ночь, наверняка не обрадует моего начальника Омера.
Да, безумство Нур должно было обрушить на мою голову немало бед, но когда мы, с первыми лучами восходящего солнца добравшись до острова, нашли Ширин-ханым в саду, в окруженной жасмином беседке, спящей за столиком с ножками из кованого железа рука об руку с Садыком, и Нур, припав к ее коленям, зарыдала навзрыд, я понял, что эта сцена стоит всех неприятностей, ждущих меня впереди. Ибо нас, живущих на этом жалком куске камня, несущемся сквозь космическую пустоту, связывают такие крепкие узы, что даже если все миллионы вращающихся, мерцающих и подмигивающих звезд собрать в единое целое, их сиянию не сравниться с сиянием любви, бьющейся в сердце этой женщины, которая до смерти испугалась, что потеряла свою бабушку.
Пока Нур рыдала, уткнувшись в колени Ширин-ханым – так, что укрывавшее их одеяло промокло от слез, копившихся со дня смерти ее матери, – я думал, что отрекшихся от земных благ, посвятивших себя Аллаху людей не зря называли ашыками – влюбленными. Любовь – высочайшая ценность. В мире нет ничего равного ей – ни материального, ни духовного. Любовь – божественное благословение. Она дана человеку для того, чтобы он мог видеть истину. «Зорко одно лишь сердце» – не пустые слова. И моя любовь к Нур вовсе не осталась в прошлом, как мне казалось. Нур появилась в моей жизни для того, чтобы разбудить любовь в моем сердце. Пока она рядом со мной, я могу отличать ложь от правды.
Размышляя об этом, я встретился взглядом с Садыком. Он понял, о чем я думаю, – понял, поскольку сам нашел женщину, пробудившую любовь в его сердце, и больше никогда не расставался с ней. Садык забеспокоился, встал, поставил на землю спавшего у него на коленях щенка – очень милого, черненького, сероглазого. Когда щенок ткнулся носом в лодыжку Нур, она подняла голову. Ширин-ханым обхватила голову внучки сухонькими руками с фиолетовыми прожилками вен и устремила на нее взгляд своих голубовато-зеленых, необычайно ярких глаз. По ее сморщенным бледным щекам текли слезы. Вспыльчивая и властная Ширин Сака, с чьим непростым нравом были не понаслышке знакомы не только ее родственники, но и представители стамбульских художественных кругов, плакала, задыхаясь, и тщетно пыталась унять рыдания, словно не могла выдержать переполняющей ее сердце любви. Не знаю, сколько времени мы с Садыком тихонько стояли бок о бок, глядя на плачущих бабушку и внучку – на своих любимых женщин.
Диктофон вдруг снова начал проигрывать запись. Услышав голос Фикрета, я пришел в себя.
«Где вы видели священника, бабушка?» В записи шорохи. Я поправил наушники. Позвякивание чайной ложечки о край стакана, стук вилки по тарелке. Потом щелканье зажигалки Нур. Бормотание Садыка. Вы устали, госпожа Ширин. Продолжите после обеда. И господин Бурак пусть тоже отдохнет. Что-то говорит Нур. Что именно? Упрекает Фикрета: зачем ты ее перебил, бабушка так замечательно рассказывала. Что тебе до этого священника? В те времена в церквях было полным-полно священников. Им тогда еще никто не пытался насильно
