После завтрака - Дефне Суман
Наверное, мой рюкзак был слишком тяжелым. Или дело в том, что у меня в голове все звучал и звучал безжизненный, бесцветный, лишенный всякой интонации и словно записанный на пленку голос Фикрета – все то, что он рассказал мне по телефону… Мои колени внезапно подогнулись. Я опустилась на пол, словно медленно рушащееся здание, и положила голову на то место, где уже не было мамы. Вдохнула терпко-сладкий запах дорогого, качественного алкоголя. Не помню, как я стащила с себя рюкзак. Испачканная землей палатка, привязанные к рюкзаку сандалии и посуда упали на пол.
Я легла среди бутылок. Виски и водка были совсем рядом, языком можно дотянуться. Зачем, мама? Я была уже в пути, ехала к тебе. Ты больше никогда не осталась бы одна. Ложь! На каникулах я познакомилась с мальчиком, мама. Скорее всего, проводила бы время с ним, а про тебя позабыла бы. Отлично зная, что больше всего ты грустишь, когда о тебе забывают, я гуляла бы с Бураком, пока ты дремлешь за кухонным столом, не стряхивая пепел с непотушенной сигареты, и возвращалась бы под утро. А то и не возвращалась бы вовсе.
Я вспомнила, что не обняла ее, когда уезжала на море. Вспомнила, как ехал вниз лифт и постепенно скрывались из виду ее лицо, желтый стеганый халат, ноги. Из глаз полились слезы. Я плакала, плакала, плакала, пока не залила слезами всю пустоту, что осталась там, где была мама.
Музыка смолкла. Кофе остыл. А я все прижимала телефон к уху. Уфук не отвечал. Он уже давно не берет трубку. С того самого дня, когда я подделала в кафе его подпись. Он ушел из дома в тот же вечер, до того, как я вернулась. Прошла неделя. Уфук не берет трубку, и я плáчу.
Если он ответит, я скажу ему правду.
Он разозлится, но рано или поздно успокоится и вернется ко мне.
Мне очень его не хватает.
Если он наконец ответит, я все ему расскажу.
13
Местные жители, расположившиеся за пластмассовыми столиками в садике при кафе «Хороз Реис», казалось, знать не знали о толпе приезжих на пристани и жили в каком-то другом мире. Большинство составляли старики. За восемьдесят. Разложив на столиках газеты, нарды или игральные карты, они посиживали с самым спокойным видом, словно нынче не праздник, а обычный летний день, пили чай, жевали тосты и негромко беседовали друг с другом. Когда я сел за свой столик под тентом, несколько человек обернулись и посмотрели на меня. Я кивнул им в знак приветствия. Потом дал знак официанту, сидевшему через дорогу: один чай. Тот неторопливо поднялся с места.
С внутренней стороны волнореза море было темно-синим. Когда начинал дуть ветерок, поверхность воды немного морщилась, а потом снова разглаживалась. В воздухе разлилась светлая послеполуденная безмятежность. Белые, зеленые, красные борта плоскодонок и рыбацких лодок, привязанных у берега, сияли на солнце, замечательно сочетаясь с морской синевой. Я вытащил из заднего кармана телефон и сделал несколько фотографий, словно впервые приехал на остров.
Принесли чай, я заказал тост. Потом достал блокнот, ручку, наушники, положил на столик диктофон. Надо было прослушать вчерашнее интервью с Ширин-ханым. В моем распоряжении была аудиозапись длительностью в час.
Почти сразу после того, как Селин выскочила из-за стола и убежала в сад, в столовую вошла Ширин-ханым. Садык-уста поддерживал ее под руку. К тому времени мы с Нур и Фикретом, умиротворенные обильной трапезой, вели беседу о том о сем. Увидев Ширин-ханым, я удивился, поскольку уже потерял надежду встретиться с ней тем утром и рассчитывал ближе к обеду застать ее в библиотеке. Я встал, выдвинул из-под стола ее стул. Нур и Фикрет, сидевшие в вальяжных позах, выпрямились.
Усаживаясь за стол, Ширин Сака едва заметно кивнула мне в знак приветствия. Садык повязал ей льняную салфетку. Одета она была в темно-синюю шелковую блузку и легкие свободные брюки. Мне пришло в голову, что я не видел Ширин-ханым почти двадцать лет. Изменилась ли она? Конечно. Во-первых, усохла. Взор затуманился. Чаще стала забываться. И все же она была бодра, разговорчива. Смеялась. Пила кофе, намазывала масло на хлеб. Заметив, что я достал и положил между нами диктофон, начала рассказывать – да так, что не остановишь. Моих вопросов она не слышала. Говорила о том, что приходило ей в голову, – прямо-таки поток сознания. Для меня это даже лучше. Так она и вопросы Фикрета не услышит.
Принесли мой тост. Я надел наушники и включил воспроизведение записи. Среди позвякивания ложечек о чайные стаканы послышался тонкий голосок Ширин-ханым.
«Я быстро повзрослела и оформилась, выглядела старше своих лет. Мама решила отправить меня к дяде Невзату. Он был директором фабрики. Говорю “дядя”, но на самом деле он был нашим дальним родственником с материнской стороны. Знал арабский, персидский, урумский[38]. Помнишь, Садык? Куда Садык запропастился? Мы оба еще были совсем маленькие. Посадили нас на пароход. Капитаном был знакомый отца. Но что толку? Чтоб мне провалиться, если мы хоть раз его вблизи увидели. Было ли мне страшно? Нет, нисколько. Тошнило только во время качки, это да. Садык бегал на палубу и свешивался за перила. А я не ела ничего, кроме сухарей, и потому удерживалась. Помнишь, Садык?»
Так часто бывает: пожилые люди открывают шлюз своей памяти и сквозь него устремляется поток рассказов о былом. Вот и воспоминания Ширин Сака текли, словно полноводная река по своему руслу. Главное – удержать этот шлюз открытым. Чем меньше перебиваешь рассказчика, тем свободнее поток воспоминаний. На этом этапе нельзя обращать его внимание на противоречия и несостыковки, потому что мысль о том, что на самом деле все могло быть не так, как отложилось в памяти, действует на пожилого человека словно автоматический тормоз. Знаю по своему опыту. Если рассказчик растеряется, поток воспоминаний прервется, дверца захлопнется. Поэтому я очень боялся, что Фикрет начнет перебивать Ширин-ханым, пытаясь перевести разговор на интересующую его тему, то есть на ее отца.
Но Ширин-ханым разошлась так, что не остановишь.
«Свою мать я больше не видела. Она якобы отправила меня в Ускюдар учиться, но это неправда. После кончины отца… Много было претендентов. Молодая красивая вдова. Погоди, Садык, не уноси мой чай. Я еще не допила. Не
