Шум - Рои Хен
Ноа прижимает руку к груди, как это делал он. Легкость, что излучал парень, ей недоступна. Она вспоминает, что на ней нет лифчика, все ей сейчас мешает, она чешет кончик носа, вытягивает шею и старается потверже устроиться на ящике. Ей кажется, что тот шатается под ней. Она вдыхает через нос и выдыхает ртом, считает вдохи, но это не помогает расслабиться. А вот и мерзкая дрожь уже подступает к горлу, угрожая вырваться наружу, только еще не ясно как – смехом, плачем или криком. Ей жарко. Она пугается, что жар и есть прилив, которыми грозит предстоящее десятилетие. Но почему так сразу – прямо в день рождения. Ноа взмокла от пота. Кажется, что она краснее, чем яблоко в ее руке. Турист в бейсболке с шестиконечной звездой щелкает камерой, и Ноа уповает, что эта фотография канет в Лету, как большинство сделанных в отпуске снимков. Зеленоволосая девушка складывает пальцы сердечком и проходит мимо.
Когда Габриэле было семь, Ноа научила ее держать равновесие на одной ноге. Это было после того, как на уроке физкультуры девочкам сказали стоять на одной ноге, а Габриэла не смогла и ужасно расстроилась. Они тогда встали на ковре в гостиной, и Ноа предложила дочери “зацепиться взглядом” за полку с игрушками. Габриэла доверяла ей, и с третьей попытки ей удалось удержать равновесие. И сейчас Ноа сама пытается уцепиться взглядом за юношу, стоящего напротив, за лавку с орехами, за прохожих, но едва умудряется удержать равновесие на двух ногах. Она несется по коридорам своей памяти, чтобы обрести покой. На мгновение ей кажется, что вот он – найден, сердце замедляет галоп, но нет… страхи лезут из всех щелей, тянутся к ней своими жалами. Старые обиды, у которых даже нет имени, переполняют ее. Когда же я настолько потеряла себя, дивится Ноа, что даже не могу устоять на ногах. Ноа чувствует страшное отчуждение – от своего тела, даже от кудрей. Она скучает по дочери, по матери, по мужу, по Дафне, по всем без исключения коллегам из муниципалитета. Оказывается, без них она – просто сорвавшийся с дерева листок, что швыряет холодный иерусалимский ветер. Все эти ее потуги – изображать независимость, искать на свою голову приключения, прикидываться нищенкой, разгуливать без лифчика, одинокая ночь в гостинице в чужом городе, – все это выглядит таким жалким. Слезы туманят зрение, ползут по щекам. На миг она видит себя со стороны и осознает: в день своего сорокалетия она стоит на ящике посреди Иерусалима и плачет как полная идиотка. Скульптура “дерево под дождем”. Она заходится в хохоте, который окончательно лишает ее сил. В изнеможении Ноа валится с ящика.
Мальчишка бросается к ней.
– Что случилось? – успевает первой спросить Ноа.
Она не из тех хрупких дев, что падают в обмороки, но никаких сомнений – на несколько секунд, после того как гоготала, стоя на ящике, и до того как обнаружила себя распростертой на асфальте, она потеряла сознание. Правая рука горит – заработала ссадину, как ребенок, свалившийся с велосипеда. Несколько веток погнулись при падении, куча золотых листочков осыпалась. Ноа пытается стянуть змеиный чулок с руки, но он цепляется за обручальное кольцо и рвется по всей длине с душераздирающим треском. Ноа натыкается на потрясенный взгляд парня и вскакивает. Подбирает золотые листья. Они все в грязи и, как оказывается, вовсе не из золота, а из ткани.
Парень одаривает ее ледяным взглядом и требует не двигаться, ничего не трогать, просто пусть стоит неподвижно, и он снимет с нее костюм. Он стягивает с Ноа облачение, та пытается помочь ему, отставляет в сторону ногу и, конечно же, задевает коробку с деньгами. Монеты разлетаются по тротуару. Когда Ноа наконец выбирается из костюма, парень меняет тон. Он сам виноват в случившемся – не нужно было напяливать на нее все это и заставлять встать на ящик, совершенно идиотская идея. Морщась, он пересчитывает купюры, которые Ноа накидала в коробку, и протягивает ей.
– Это слишком, тебя занесло, – говорит он хрипло.
– С чего бы! – вскидывается Ноа. – Деньги твои, я же от всего сердца, а теперь еще и должна тебе за невероятный костюм, который испортила.
– Да не страшно. Мне его сестра сделала. Смастерит новый.
– Она не должна делать это бесплатно! – Ноа решительно отталкивает руку с деньгами. – Я не возьму. Ты вообще понимаешь, что подарил мне? Не могу вспомнить, когда я в последний раз молчала целых полчаса.
– Да какие там полчаса… – мягко возражает он, рассматривая сломанные ветки.
– Я простояла не меньше двадцати минут.
– Минуты две.
– Да что ты такое говоришь?! Невозможно, чтобы все, что я успела подумать, пока стояла в молчании, уложилось в две минуты! Пятнадцать минут? – торгуется Ноа. – Десять? Пять?
– Две. И это я щедро.
Ноа смотрит на укатившееся в сторону яблоко, но, похоже, парня яблоко не интересует. В одной руке у него испорченный костюм, в другой ящик. Ноа пытается задержать парня еще хоть на мгновение и спрашивает, как его зовут.
– Гур, – отвечает он и идет прочь.
Ноа не отстает и семенит рядом. Они сворачивают с пешеходной улицы на узкий тротуар. Хозяева последних еще не закрытых магазинов желают друг другу хорошей субботы и вешают на двери тяжелые замки. Машин уже почти нет, тишина опускается на город, одевающийся в субботние одежды.
– Гур, Гур… – Ноа шагает рядом с ним, прижимая поцарапанную руку к груди. – Мне жаль, мне правда ужасно жаль. Можно еще вопрос? Последний. Не прощу себе, если не узнаю. Мне нужно знать, о чем ты думаешь, когда вот так вот стоишь? Я никогда не чувствовала ничего подобного, мой мозг будто взорвался, как от мощного наркотика, мною будто выстрелили из катапульты, реально, мне такое прилетело из подсознания, ты же понимаешь, о чем я, верно? Ты тоже такое чувствуешь? Просто привык, что ли? Это же очевидно, что такое нельзя переживать ежедневно. Я плакала, сам видел, а я из тех, кто никогда не плачет, но ты затронул что-то очень хрупкое во мне.
На телефон Гуру приходит сообщение, и он не успевает ответить ей.
– Не-ет! Блядь! – Все его нарочитое спокойствие мгновенно улетучивается.
– Что? Что случилось?
– Да чтоб меня!.. – Он отшвыривает костюм с ящиком и пялится в телефон.
– Скажи мне, в чем проблема, и я решу ее, – не унимается Ноа.
– Как я
