Экспресс-36 - Борис Сандлер
Отставки Бронштейна Рахмиэл не дождался. Сам он из редакции ушел еще раньше. Причина, по его словам, заключалась в желании полностью отдаться гомеопатии. Но некоторое время спустя я узнал, что Рахмиэл работает в любавичской газете «Алгемейнер журнал». Узнал — благодаря гадкой статье, которую он напечатал к 12 августа, годовщине расстрела советских еврейских писателей. Его пачкотня — смесь невежества и злобы — напоминала донос. Хабадный «журнал» это явно не украсило.
Не знаю, по какой причине, но вскоре он покинул и любавичское издание. Может, снова гомеопатия? Как-то зимой я встретил его в нью-йоркской подземке. Точнее, это было уже новое воплощение Рахмиэла. Он выглядел как тибетский монах: голова обрита наголо, тело по щиколотки обернуто в оранжевое полотнище, на босых ногах — пара сандалий, из которых торчат пальцы — посиневшие от холода. Он стучал двумя маленькими металлическими тарелочками, похожими на детские игрушки, и что-то напевал на незнакомом мне языке, вероятно молитву. Рахмиэл меня тоже узнал, но, когда я произнес его еврейское имя, покачал головой и сообщил, что теперь зовется иначе. Он назвал свое новое имя, держа при этом глаза закрытыми, — словно достал его из потайных глубин души. Новое имя Рахмиэла я не запомнил. А если бы и запомнил, то все равно не смог бы выговорить…
А в коридоре уже слышались цокающие шаги Елены. Вот она зашла в комнату наборщиков, наверное, чтобы вручить товарищу Фриду объявление от какого-нибудь клуба любителей идиша или obituary об умершем еврейском читателе. А вот ее быстрая поступь слышна в отделе новостей, куда она принесла для Бронштейна только что поступившие по факсу сообщения от Еврейского телеграфного агентства…
— Здрасте вам… — Елена уже стоит в дверях моего кабинета. — Что вы сидите «азой особене»?
— Не знаю, чем заняться…
— Если не знаешь, чем заняться, ешь рыбу, как говорила моя бабушка…
— Почему именно рыбу?
— В ней много фосфора, а фосфор полезен для мозгов!
Последние слова она произносила уже на бегу, мчась к своему столу, на котором упрямо звонил телефон…
Могла ли тогда прийти кому-нибудь в голову дикая мысль, что менее чем через два года Елены, полной жизни и обаяния, внезапно не станет? Возвращаясь вечером с работы, совсем рядом со своим домом она попадет под автобус.
Третья мистерия: «Радость идиша»
Некоторое время я предпочитал не ездить в Бруклин со станции «42-я улица» — избегал чернокожего пророка с его эксцентричными выходками, странными речами и философскими сентенциями, имевшими порой мерзкий привкус. И вообще, зануд мне хватало и на работе. Они звонили, присылали письма и даже не ленились специально приходить в редакцию.
Еще не переступив порог моего кабинета, они вытаскивали из своих портфелей пачки старых газетных вырезок и выкладывали их на стол передо мной, что, вероятно, призвано было засвидетельствовать: «Когда тебя, сопляка, и на свете-то не было, я уже учил этот свет уму-разуму!» Портфель, словно важную персону, они пристраивали на стуле, а сами оставались стоять, демонстрируя этим, очевидно, что очень торопятся. У всех сочинителей-зануд имеются такие большие кожаные портфели, как будто они купили их в один и тот же день в одной и той же лавке — лет сто тому назад. Передо мной, таким образом, представали автор, пачка потрепанных вырезок — его «творческое наследие» — и бедолага-портфель, перебывавший за годы писательской деятельности хозяина не в одной еврейской редакции, а когда-то еврейских редакций имелось в Нью-Йорке немало…
Как правило, они являлись после трех, когда главный редактор уже ушел. Их искривленные, отекшие пальцы с подагрическими косточками перебирали пожелтевшие газетные странички. Я успевал прочитать только длинные кричащие заголовки: «Соня Гурски на конференции ХИАСа», «У них добрые сердца, но грубые манеры», «Михл Розенберг, Бэлла Беларина, Лео Фульд, Марти Барац и другие в театре „Нейшнл“»… Забытые имена… Забытые события… И все-таки взгляд выхватывает знакомое имя автора — И. Варшавский… Вспышка в памяти: под таким псевдонимом писал когда-то Ицхок Башевис… Как-то я спросил у одного из посетителей, знал ли он нобелевского лауреата, и, получив сердитый ответ: «Что в нем такого интересного, ну что?» — больше вопросов не задавал. Сочинители-зануды не любят, когда им напоминают громкие имена. Вероятно, потому, что из-за громких имен едва слышны их собственные.
Одним из моих посетителей был старик невысокого роста, носивший на узких плечах большую голову практически без шеи, но с галстуком в тон к темно-серому костюму. «Трактаты» — так он называл свои статьи, которые обычно подписывал: Артур Браун. Имя это было мне знакомо по публикациям в «Алгемейнер журнал», где еженедельно появлялись его «Трактаты» на актуальные политические темы. Убежденный социалист поалей-сионистского толка, при нашей первой встрече он объяснил мне, что с радостью писал бы для «Форойс», но считает своим идеологическим долгом печатать «Трактаты» именно в любавичской газете. «Я глубоко антирелигиозный человек, — сообщил он, — и обязан растолковывать религиозному сектору, который „журнал“ читает, нашу, светскую точку зрения на политические события…»
Старик говорил тихо, но отчетливо, как говорят с юнцом, которому пришла пора объяснить, кто с кем и что почем. В конце он прибавил:
— К тому же, я знаю, редакторы не любят, когда печатаешься в нескольких изданиях.
Он произнес это с легким упреком, намекая на «Трактаты», которые я несколько раз получал от него — сначала по почте, затем по факсу, а теперь вот и из его собственных рук. Однако в свет они до сих пор не выходили (исключительно в силу их тошнотворной бесцветности). И тут я допустил стратегическую ошибку: сказал ему, что лично меня нисколько не беспокоит, где автор печатается, — да на здоровье, лишь бы тексты были по делу.
— Этой ночью написано… — он кивнул своей большой головой на несколько листков бумаги, которые достал из портфеля. — Брызжет новизной и клокочет мыслью…
Набрякшие мешки под его глазами свидетельствовали о бессонной ночи, возможно даже не одной. Что касается статьи, брызжущей новизной, то я попросил мистера Брауна оставить ее, чтобы ознакомиться с ней позже.
— Ничего… — ответил он, не меняя интонации. — Читайте мой трактат прямо сейчас, я подожду.
Я понял, что в душе его горит огонь: статья должна быть напечатана немедленно.
— Нет, в этот номер ваша статья, скорее всего, не попадет. Слишком поздно… К тому же редактора уже нет, а я такие вопросы не решаю…
Две тонкие раздраженные жилки задрожали в уголках его красноватых глаз, и я услышал:
— Так зачем же вас сюда притащили?!..
Сочинители-зануды обладают, однако, одним существенным достоинством — железным терпением, чтобы
