Девушка по имени Йоханан Гелт - Алекс Тарн
– Вот именно, что не врубаешься! – сердито перебил он. – Берешься судить, а сама не понимаешь ни слова по-немецки! Этот так называемый музыкант известен своими фашистскими текстами про германские леса, германские поля, германские деревушки… Всё у него германское, германское, германское… Что это, по-твоему, как не слегка завуалированный неонацизм? За кого, ты думаешь, голосуют его слушатели? За Систему! За традиционные нормы! Против беженцев, против «зеленых», против квиров и феминисток, против всех нас!
Я поспешила взять примирительный тон:
– Не кипятись, старина. Я вообще-то быстро усваиваю новый материал – нужно только, чтобы мне объясняли его очень-очень долго, медленно и подробно. Вот как сейчас: ты рассказал, я поняла. Спасибо. Но у меня на самом деле другой вопрос: когда мы будем обсуждать наши дела? Какие игрушки вам нужны? Сколько, в какие сроки?
Санта-Клаус оторвался от телевизора и взглянул на меня с такой откровенной досадой, что я впервые поняла: ему не нужно никакого оружия! Во всяком случае, сейчас, на этом этапе. Он просто морочит мне голову, тянет время. Но зачем? Почему сразу не сказать девушке «до свидания»?
– Давай поговорим завтра, – сказал он. – Завтра, после обеда. Или даже ближе к вечеру. Дело в том, что тут наметились некоторые проблемы… Погоди…
На экране снова возник репортер в антураже больницы и что-то доложил – сожалеюще и многозначительно. Старик выслушал и хлопнул себя по колену.
– Что случилось?
– Я ж говорю: проблемы… – мрачно ответил он. – Подтвердили, что есть один погибший. И, к величай-шему сожалению, он не из неонацистов. Наш парень, стритфайтер, один из лучших бойцов. Слушай… ты ведь тоже была там, на площади. Может, видела что-нибудь особенное?
– Особенное – это какое? – уточнила я. – Видела, как наши их разгоняли. Видела, как топтали. Видела, как лупили битами…
– Да нет же! – с еще большей досадой воскликнул Призрак. – Особенное – это когда нападают на наших!
Я добросовестно погрузилась в размышления.
– Гм… на наших? Нет, такого не помню. Да у этих фашистских гадов и оружия-то не было. Ни бит, ни кастетов…
– Разве я спрашивал про биты? – нетерпеливо перебил он. – Врач сказал, что погибшему свернули шею. Такие вещи делают голыми руками. Видела ли ты что-нибудь в этом духе?
– Н-нет…
– Так и думал… Ладно, иди пока. Завтра поговорим. Приходи часов в шесть…
Засыпая в своей келье, я думала о таинственном пятидесятилетнем бугае, называющем себя Коби, но пользующемся, как сказал Мики, многими именами. Кто он и кем послан? Мосадом? Службой охраны президента? Армейской разведкой? Типчик наверняка непростой, запоминающийся надолго, иначе Мики не смог бы узнать его всего лишь по одной фразе. Если, конечно, эта фраза – не кодовая. Я восстановила в памяти тот фрагмент разговора за столиком пивного сада. Что он такого сказал, после чего мой муж заткнулся, как от удара под дых, и молчал целую минуту?
«Узнаю тебя, бижу…» – вот что. Я помнила это словечко с детства, потому что жила в приемной семье возле Ашдода и не раз слышала его в разговоре гостей жирного фалафельщика Цвики. «Бижу» – так говорят там выходцы из Грузии. Что-то вроде английского “guy” – паренек, приятель. Видимо, Мики так и опознал «давнего друга» – сначала по словечку, а потом и по голосу.
Сколько он тащил меня на плече… – минимум полкилометра, причем бегом. Здоровый лось, что и говорить. Свернул шею хорошо натренированному уличному бойцу – да еще и так, что никто не обратил внимания, включая меня и, похоже, самого бойца. Откуда он вообще возник, этот Коби? Точно не сзади: я ведь прижималась спиной к стене и к тому же все время вертела головой. В такой диспозиции трудно не заметить столь мощную фигуру. Наверно, это тоже особый вид таланта, вдобавок к умению мгновенно убивать голыми руками – способность оставаться невидимым и маневрировать с легкостью и скоростью реактивного зайца…
Я еще раз похвалила себя за то, что сохранила в действии столь ценное знакомство, и заснула с полузабытым за эту неделю сознанием успешно прожитого дня. Однако следующие сутки прошли настолько бездарно и скучно, что впору было подумать, будто мне привиделась вчерашняя остросюжетность. Началось с того, что я продрыхла почти до одиннадцати: недосып продолжал взимать с меня старые долги. Наскоро умывшись, я выбралась в коридор – для того лишь, чтоб застать сквот в самом разгаре скорби по погибшему камраду.
Какое-то время я тешила себя благотворным злорадством по этому поводу, снова и снова прокручивая в памяти момент своего чудесного спасения: стритфайтера, поигрывающего битой в трех шагах от меня, мелькнувшую перед глазами тень и уже в следующее мгновение – лежащий на мостовой труп с неловко подвернутой ногой. Но, к сожалению, злорадство – не то чувство, которое держится долго; полностью иссякнув в течение получаса, оно оставило меня помирать от скуки меж похоронных физиономий.
– Клаус был замечательным поэтом, – со слезой в голосе сказал мне Клаус-экскурсовод.
«Как же, как же… – хотела ответить я. – Интересно, что вдохновляло его больше: проломленные черепа или выбитые зубы?»
– Он – автор нашего гимна, – добавил Клаус.
Это прозвучало знакомо, и, поднапрягшись, я вспомнила школьный урок по теме «Катастрофы», на котором историчка рассказывала о нацистском поэте-штурмовике. Он как раз написал гимн штурмовых отрядов и тоже был убит – по-моему, коммунистами. Тогда две эти близкие по духу холеры мочили друг друга при первой возможности. Если не ошибаюсь, тот штурмовик, так же как и нынешние стритфайтеры, тренировался для уличных драк, боксировал и занимался джиу-джитсу. Помню, тогда меня ужасно поразило, что поэты могут быть нацистами, а нацисты – поэтами; оттого и врезалось в память. Кстати, не исключено, что и того камрада звали Клаус… Клаус Ветцель? Нет-нет, как-то иначе…
– Хорст Вессель! – выпалила я прямо в физиономию скорбящего экскурсовода.
Клаус нахмурился:
– При чем тут Хорст Вессель?
– Вовсе ни при чем, – поспешно заверила его я. – Сама не знаю, как у меня вырвалось.
Последнее было истинной правдой.
– Хотя… – Клаус наморщил лоб. – Говорят, мотив этой песни пришел из Советской России и был сначала гимном коммунистов. А уже потом…
Я поскорее перевела разговор на тренировки, чтобы снова не ляпнуть что-нибудь невпопад. За обедом меня опять, будто специально, посадили рядом с халяльным столом, где обедал Мансур со своими головорезами. Правда, на этот раз они переговаривались полушепотом, ни о чем не спорили, и мне не удалось разобрать ни слова. Дальше я снова помирала от скуки, дожидаясь шести часов вечера, назначенных Призраком для переговоров. Старый черт принял меня не сразу, заставил ждать до семи, а потом завел речь о катастрофической нехватке денег и мотал мне нервы, пока я не взорвалась.
– Ты хочешь сказать, что я ошивалась тут больше недели, чтобы услышать эти детские жалобы?
– Ну почему же детские? – Он встал и подошел к окну. – Честно говоря, мы рассчитывали, что, по крайней мере, за часть товара не придется платить.
– Ты же вроде когда-то был марксистом, – напомни-ла я. – Забыл формулу «товар – деньги – товар»? Считай, что договариваешься с Марксом: нет денег – нет товара.
Старик молчал, глядя в окно.
– Алло, ты меня слышишь?
– Слышу, – безразлично отвечал он, приближая лицо к стеклу, чтобы лучше видеть. – Но твой предшественник камрад Нисангеймер многое присылал нам в подарок. Отчего бы и тебе не начать с жеста доброй воли?
– Какая, к черту, добрая воля? Ты что, издеваешься?
Он снова не ответил, и я подошла к окну – посмотреть, что так заинтересовало паршивого Санта-Клауса. Во дворе и в самом деле разворачивалось целое представление. «Веселый мужчина» Мансур Хаджихье, стоя рядом с фургоном, тренировал своих людей быстро выскакивать наружу. Раз за разом они забирались внутрь, а затем, по команде распахнув заднюю дверь, горохом сыпались из кузова. Мансур отрицательно мотал головой, собирал группу вокруг себя и, видимо, объяснял, что именно пошло не так. Затем они снова поднимались внутрь, дверь закрывалась, и все повторялось в той же последовательности.
– Готовятся, – ласково улыбаясь, проговорил старик.
– К чему?
– Ясно к чему: быстро выпрыгивать…
– Но зачем?
Он недоуменно взглянул на меня:
– Откуда мне знать, Батшева? Палестинские братья получают у нас кров, еду и гостеприимство, не более того. Мы никогда не спрашиваем, какие у них планы и что у них на уме. Так надежней и для них, и для нас… Напомни, о чем мы с тобой говорили?
Я с трудом удержалась, чтоб
